— С Богом!

Трубы затрубили, скрипки заскрипели, барабаны грохнули, и под медленную россыпь занавес колыхнулся, пошёл медленно вверх да и взмыл — Господи Боже Ты мой!

Во всю ширь необъятного, как показалось Алексею Михайловичу, пространства — небо в звёздах, горы, громада дивного дворца с крылатыми львами перед воротами. А под пальмою — человек спит-храпит.

Царь обернулся к решётке:

— Видишь?

Наталья Кирилловна ответила шёпотом:

— Вижу.

Тут Алексей даже подскочил. Грянул гром, город задрожал, качнулась пальма.

— Землетрясение! — догадался Алексей Михайлович и повторил решётке: — Землетрясение! Земля всколыбнулась.

Из горных расселин, изумляя страшным видом и громадностью, вышли два змея, красный да чёрный. Взвыли, леденя кровь, сшиблись и пали в бездну.

Звёздное небо отлетело, сменилось зарею, флейта повела сладкую песенку. И на небо взошло золотое солнце.

Царь не утерпел, обернулся к решётке:

— Солнышко-то видишь?

А дальше стало не до обёртываний.

Человек под пальмой зашевелился и встал.

Это был Мардохей, сын Иаиров, Семеев, Кисеев из колена Вениаминова, иудиянин. Мардохей, воздевая руки к небесам, принялся рассказывать самому себе свой же сон, толковал, что к чему. И ужасался.

Тут Алексей Михайлович увидел, как два евнуха вышли из ворот, перед которыми стояли крылатые львы с человеческими ликами. И говорили евнухи, как им вернее умертвить царя Артаксеркса. Мардохей тоже услышал евнухов, за пальму схоронился, евнухи его и не увидали.

— Это Гавафа и Фаррара! — объяснил решётке Алексей Михайлович.

Занавес опустился, и государь, вскочивши на ноги, радостно вопросил бояр:

— Каково?! Разве не диво?!

— Диво! Диво! — весело закричал Богдан Матвеевич Хитрово.

— Небо на загляденье, — согласился Никита Иванович Одоевский.

— Артамон Сергеевич! Матвеев! Сколько у нас на небо холста пошло? — спросил государь главного устроителя театра.

— Пятьсот аршин, ваше величество.

— Но ведь красота!

— Красота! — согласились зрители, радуясь царскому веселью.

Заиграли органы, занавес снова поплыл вверх, и взорам предстала золотая палата персидского царя Артаксеркса. Сам Артаксеркс возлежал на сияющем ложе, и перед ним танцевали и пели наложницы.

Девять часов, не прерываясь, шло представление, но Алексей Михайлович о времени позабыл. Даже к решётке не всегда поворачивался, увлечённый речами артистов.

Многие бояре изнемогли. Исчезали со своих мест, бегали посидеть в каретах, попить, перекусить, нужду справить. Алексея Михайловича ничто не потревожило.

Ночевать поехал в Кремль. Поезд вышел — версты на полторы. Всё кареты, кареты!

Уже лёжа в постели, привскакивал, тормошил царицу:

— А помнишь, Аман-то как глазищами ворочал... Бестия-разбестия. Я на Хитрово, на Богдашку, раз глянул, другой — ничего не понял. А ведь копия — Аман. Не будь меня — свёл бы Артамона Сергеевича с белого света. Ближний боярин, дворецкий, оружейничий — чего ещё-то надобно?!

— Артамон Сергеевич всего окольничий! — сказала Наталья Кирилловна и вздохнула.

— Чины в России — дело тонкое! Вот родишь ещё... Ладно, не будем Бога гневить. — Алексей Михайлович погладил царицу по щёчке. — Есфирь-то тебе как показалась? Раскрасавица.

— Как же ей красавицей не быть? Из многих дев избрана.

— А это ведь мужик!

— Почему мужик?! — не поняла Наталья Кирилловна.

— Есфирь-то природная — конечно, твоего полу человек. А на театре — мужик. У комедиянтов баб иметь не положено.

— Батюшки! — ахнула Наталья Кирилловна.

— А вот скажи ты мне, — Алексей Михайлович даже руки за голову закинул, — чего ради Аман уж такой злобой исходит — смотреть и слушать было тошно, я даже отворачивался. Власть ему Артаксеркс пожаловал царскую. Почести — царские. Второй человек после государя. В Персии! Прежняя Персия была не чета нынешней — от Средиземного моря до Индии. Индия тоже была Персией, коли не вру. У Симеона надо спросить, у Полоцкого.

— Аман, видно, от рождения был злой, — сказала Наталья Кирилловна.