Артамон Сергеевич собирался на доклад к великому государю.

Первое дело — Малороссия. Пришли важные письма. От гетмана Ивана Самойловича: на царское повеление приехать в Москву изъявлял усердное желание, но указывал на неприятельские замыслы и полную невозможность покинуть Войско даже на малое время. Другое письмо из Запорожья от кошевого Лукьяна Андреева. Этот просил заступника Малороссии Артамона Сергеевича умолить великого государя, чтоб прислал для похода на Крым орду калмыков, чайки с хлебными запасами, с пушками, а ещё вождя сечевиков, басурманам страшного воина, Ивана Серко. Ныне басурманы радуются, что их гонителя в Войске нет, а потому сами промышляют над казаками.

Раздумывая, как подойти к государю, чтоб вернуть казакам их вождя, вспомнил Артамон и Керкирину писульку, лежащую в поясе. Просить так просить! Керкирина сладкая еда всякий день в горле застревает.

Просьбы, не дай Бог, обозлят Михалыча. Но было чем и уластить. Нежинский протопоп Симеон Адамович сообщал: нынешний гетман на его, протопопов, совет положился и пришлёт детей своих, как только дорога станет безопасной от татарских разъездов.

Мысль взять в Москву сыновей гетмана Самойловича Артамон сам внушил государю. Коли гетман сему не противится, значит, впрямь верен и послушен. Послушание сильных людей всегда льстило самолюбию Тишайшего. Не было случая, чтоб не порадовался.

Второе дело тоже приятное и тоже не без изъяна.

Приехал в Москву Николай фон Стаден. Привёз трубача цесарской земли, из самой Вены. Четырёх музыкантов прусской земли, при них семь разных струментов. С трубачом брат его притащился, поручик — в службу просится. А вот комедиантов Стаден не привёз... Но вроде и не оплошал: предъявил договор с магистром Фелтоном да Чалусом. Магистр обещал быть, как потеплеет, привезёт двенадцать своих товарищей. Согласились жить в Москве без жалованья, а за каждую комедию просят по пятьдесят рублей на всех.

И рудознатца Стаден привёз, доктора Яна Цыпера.

О театре Алексей Михайлович не забывает. Указал играть комедию 22 января, там же, в Преображенском.

Увы! Было и третье дело. Слухи.

Вся Москва шепчется: царь залечил молодого Ивана Глебовича до смерти — на богатства боярыни Морозовой позарился. Говорунов слышали в Филях, в Алексеевском монастыре, на могиле Пересвета и Осляби — в Симоновом, в Сретенском... В храме Ильи-пророка на Воронцовом поле юродивый начертал на снегу имя государево, а потом принародно обоссал. Промолчать бы, да у Башмакова свои соглядатаи. Может, уже и нашептали.

Застал Артамон Сергеевич государя бодрым, весёлым...

— Гора дел навалилась!

— Что за гора такая? — осторожно спросил Артамон Сергеевич.

— Расписываю именья Федосьины. Не жилось дуре... Ты ступай тотчас в башню, допроси хорошенько слугу Федосьина Ивана и супругу его. Жена мужа поклепала, попрятал-де золото боярское, цветные камни, сундук с серебром. — Царь глянул на Матвеева редким своим взором, пробирающим. — Дементий пытал их... Сам знаешь — медведь. Всё у него по-медвежьи. Ты уж исхитрись. Треть казны тебе отдам.

— Великий государь, письма от гетманов, от войскового, от кошевого, от Симеона Адамовича также... Миколай фон Стаден воротился...

— Вот и слава Богу! В башню, Артамон, поспеши. Врача смотри возьми. Пусть все болячки остудит истерзанному бедняге. Вином тоже попотчуй. Без мешканья ступай!.. — И сам же догнал, приобнял. — А в башне смотри не торопись. Надеюсь на тебя. Развяжи язык Ивану. Не всё же такие, как Федосья!

Хочешь будущих царских, ласк, умей и палачом быть.

Иван, один из управителей боярыни Морозовой, порадел рабски разорённому роду, попрятал казну. Жена Ивана в надежде на хорошую награду сказала: «Слово и дело». Виновность супруга она подтвердила, привела подьячих Тайного приказа в сад, где они закопали три сундука. Один с жемчужными убрусами, пеленами, с ожерельями-воротниками из яхонтов, другой с шубами Глеба Ивановича да Ивана Глебовича, третий с шубами, с ферязями самой Федосьи Прокопьевны, ещё — иконы и книги в драгоценных окладах. Но куда подевались камка, золотое шитье, часы, деньги?

Доля доносчицы с трёх сундуков выходила немалая. Незадёшево губила богоданного мужа и душу. Но бабу бесило, что Иван скрыл от неё клады с заветными ларцами: с казной Бориса Ивановича. Сё был великий ценитель изумрудов, рубинов, редчайших сапфиров, алмазов.

Артамон Сергеевич в отместку за поганую службу поднял доносчицу на дыбу, а потом и огнём приказал жечь, ибо доносчику первый кнут.

В особом пристрастии следователя уличить было невозможно: доносчица могла скрывать клады ради собственной корысти.

Наказывал мерзавку Артамон Сергеевич при её супруге: Дементий Башмаков отделал Ивана жесточайше. Теперь лекарь Лаврентий Блюментрост, уходивший Ивана Глебовича, из кожи лез, врачуя обладателя тайны сокровищ Морозовых.

Между тем стол застелили скатертью, нарядили яствами и винами. Для Ивана принесли кресло, в котором он мог полусидеть. Пытку прекратили, но лютую бабу на время оставили поглядеть, как потчуют её супруга. Потом одежонку на растерзанную натянули, сказали: свободна, живи, коли совесть не замучит, и выбросили из башни вон.