Звякнул телефон — и сразу же умолк. Злогий приблизился к аппарату. Снова звонок. Злогий взглянул на секундную стрелку часов: если через сорок секунд еще раз прозвонит звонок, он через полминуты снимет трубку. Береженого и бог бережет.

На этот раз говорил с ним молодой Голод — всего несколько фраз. Но и этого предостаточно — еще один провал. Виктор Голод сказал, что звонил тетке Гафийке, но она куда-то уехала и неизвестно когда будет дома.

Злогий поблагодарил за заботу и дрожащей рукой положил трубку: вот и Гайдук провалился. Там провал, тут провал! Вчера, сегодня!.. Нет, так дальше невозможно! Не выдержит и когда-нибудь пустит себе пулю в лоб. Раньше хоть морфий помогал, а теперь и он уже не успокаивает нервы. Что же делать? «Боже, Гайдук попался! Такой осторожный, хитрющий — и тоже попался».

Это, можно сказать, самый ужасный провал за последние два года. Правда, в том районе остается Кушпит, затем Слепой, его дочь Фекла, но никто из них Гайдука не заменит: все трое пугливые, как зайцы. Без Гайдука они совсем утихомирятся, разве что кому-нибудь пошлют угрожающую записку. Но ныне такими бумажками хлеборобов не запугаешь.

Подошел к серванту, достал бутылку с недопитым коньяком. Налил рюмку, потом еще одну.

Весть о Гайдуке обжигала болью, угнетала, вызывала отчаяние. Неужели конец? Неужели кольцо замкнулось и вокруг него?

Отгонял эти мысли прочь, а они, будто воронье, возвращались снова и угрожающе-зловеще каркали.

— А черт бы все побрал! — ругнулся вслух, прикуривая папиросу.

Все летело вверх тормашками. Третий район области завершал сплошную коллективизацию. Даже Кошевский, этот отпетый пьянчуга, и тот отказывается раздобыть неопубликованную рукопись Жупанского. Какую угодно, это не имеет никакого значения — большая или маленькая рукопись, лишь бы только она попала в их руки, чтобы можно было напечатать за рубежом и поднять шум о «большевистской узурпации» старой галицкой интеллигенции. И даже это простое поручение Кошевский боится выполнить. Что же в подобной ситуации делать? Бежать? Или все еще полагаться на собственные руки? Но их всего две. Нет, надо убегать. Куда глаза глядят. Залезть в щелку, сидеть до поры до времени. Ждать лучших времен.

На работе тоже неспокойно. Вчера приехал представитель из главка, и он, Злогий (для представителя он, разумеется, был Роздум), должен теперь давать всякого рода объяснения. А гость интересуется даже мелочами: запасами угля, расспрашивает о причинах перебоев в подаче электроэнергии. Вот и приходится выкручиваться, валить вину на других... Но глазастый инженер, кажется, обладает особым нюхом.

— Чтоб оно все провалилось! — швырнул окурок в металлическую пепельницу. — Надо просить разрешения на переход границы. Лучше рискнуть один раз, чем сходить с ума каждодневно.

Пробило пять. В комнате сгустились сумерки. Мрак успокаивал Злогого, может быть, потому, что способствовал осуществлению его планов, намерений и в конечном итоге приносил деньги.

— Что ж, Михель, будем действовать! — обратился он к самому себе.

Михель! Когда-то был Михелем. Так его называла мать. Потом стал Янеком, Стефаном и вот теперь Иван...

Подошел к шкафу, достал выходное пальто, начал одеваться.

Итак, на совещание сторонников мира!

Держа в руке пригласительный билет, смотрел на него, как на врага. Сверкали в темноте золотые зубы, а сам передергивался, как от озноба: он идет на совещание сторонников мира, будет подписывать воззвание о запрещении атомного оружия.

Включил свет, чтобы посмотреть в зеркало — похож ли на сторонника мира? На всякий случай сунул в карман небольшую финку и вышел.

Выбирал темные улицы. Не потому, что боялся быть узнанным кем-то из старых знакомых, нет, это его почти не тревожило: за несколько лет он так изменился, что его вряд ли узнала бы даже родная мать, если бы встала из могилы. Сказывалось постоянное употребление морфия.

Шел не торопясь. Плохо, когда считаешь себя обреченным. Но не надо впадать в отчаяние, может, еще до начала лета ему удастся перемахнуть границу и хотя бы с месячишко отдохнуть на берегу Средиземного моря.

Мрак глухой улицы, бодрящий зимний воздух постепенно успокаивали. Теперь можно подумать о некоторых деталях.

«Прежде всего сегодня надо еще раз поговорить с Кошевским... Не захочет, возьмусь за это дело сам. А его, негодяя, проучу — ни копейки взаймы, ни одной кружки пива. Хватит! Интересно, о чем думал Жупанский, получив письмо от Олексы Деркача? Наверное, ломает себе голову, пытается вспомнить и никак не вспомнит Деркача. Как он выглядел? В конце концов, один Деркач до войны действительно учился на факультете германской филологии — это точно, что учился, знать бы только, где он сейчас и что с ним. А потом — смелость во всем! Может, эта комедия с письмом принесет успех? Разве счастье порой не зависит от случайности? Только бы не повстречаться с дочерью профессора. Ох, каким неуместным было тогда знакомство в ресторане! И как пристально эта студенточка смотрела на него! Потом сама встреча. Неужели она была чисто случайной? Или, может, дочь профессора специально следила за ним?

Остановился прикурить папиросу и тут же услышал за спиной торопливые шаги. Не оглянулся, но пошел медленнее. Торопливые шаги приближались. Роздум дошел до угла улицы, еще раз остановился, будто решал, куда ему идти дальше, по какой дороге. На самом же деле хотел пропустить вперед человека... Неторопливо сосал папиросу и наблюдал.

— Товарищ Роздум? — спросил высокий молодой человек, останавливаясь. — Добрый вечер!

Это уже совсем плохо. Должен был повернуть голову, чтобы сориентироваться, с кем именно имеет дело, как вести себя дальше. Рядом стоял Ласточкин.