Возле большой дороги, у въезда в новый город и, следовательно, за пределами каменной стены, стоял самый старинный и аристократический дом Урбии — дом Оандо.

В течение долгих лет Оандо являлись единственным знатным семейством города; в отдаленные времена они были крупными землевладельцами и основателями капелланий, затем превратности судьбы и гражданская война уменьшили их доходы, а прибытие в Урбию других богатых семейств лишило Оандо того полного превосходства, каким они ранее пользовались.

Дом Оандо стоял не у самого большака, его отделял от дороги обширный сад, в котором возвышались, как стражи, шесть замечательных лип. В промежутках между толстыми стволами этих деревьев росли старые розовые кусты; весной их украшенные цветами ветви напоминали гирлянды.

Куст вьющихся чайных роз разбросал свои побеги по фасаду дома и увивал его, словно виноградная лоза, придавая древнему зданию изящность и легкость. Кроме роз, в саду, с той его-стороны, которая соединялась с огородом, росли еще, небольшой рощицей, сирень и бузина. В апреле и мае они зацветали, и тогда благоухающие белые соцветия перемешивались с лиловыми гроздьями.

На фасаде родового жилища, над большим центральным балконом, красовался фамильный герб из красного песчаника; на нем были высечены барельефные изображения двух волков на задних лапах с отрубленными человеческими руками в зубах, и мощный дуб. На языке геральдики волк знаменует жестокость, дуб — почтенную древность.

Судя по геральдическим знакам семейства Оандо, это был древний род, лютый со своими врагами. Если верить некоторым старым преданиям, герб сообщал чистейшую правду.

Задняя кирпичная стена дома, с застекленной верандой, рамы которой совсем почернели, выходила на овраг; за оврагом поднималась гора, согласно данным географической карты провинции, — высотой в две тысячи футов; внизу, на склонах ее, было разбросано несколько крестьянских усадеб; выше, на скалах, почти лишенных растительности, кое-где виднелись дубы и рощицы поддуба.

Семейство Оандо состояло из матери — доньи Агеды и двух ее детей — Карлоса и Каталины.

Донья Агеда, женщина хрупкая, болезненная, фанатически религиозная, была очень слабохарактерна и по части домашнего хозяйства вечно находилась в подчинении у какой-нибудь старой служанки, а по духовной части — у своего духовника.

В ту пору духовником ее был молоденький священник по имени дон Феликс, человек с виду спокойный и мягкий, который, однако, под плащом евангельской кротости скрывал туманные мечты о власти.

Карлос Оандо, сын доньи Агеды, был грубый, тупой и трусливый подросток с необузданными страстями. Ненависть и зависть превращались в его душе в самые настоящие болезни.

Мартина Салакаина он невзлюбил с малых лет, а когда Мартин пересчитал ему ребра возле школы, нелюбовь переросла в ненависть. Глядя, как Мартин верхом на лошади въезжает в реку, он мечтал, чтобы лошадь споткнулась в самом опасном месте.

Карлос ненавидел Мартина исступленно, яростно.

В противоположность своему тупому и грубому брату Каталина была умной, приветливой, веселой и очень хорошенькой. Когда она шла в школу в сером платье и в красном берете на белокурой головке, все встречные женщины при виде ее загорелого личика улыбались; все девочки хотели с ней дружить и говорили, что, несмотря на свое высокое положение, она совсем не гордая.

Одной из ее подруг была Игнасия, сестра Мартина.

Каталина и Мартин нередко встречались и разговаривали; с высоты городской стены он видел, как она сидит на веранде своего дома, очень чистенькая и прилежная, играет или учится вязать чулок. Она же постоянно слышала рассказы о проделках Мартина.

— Этот чертенок уже там, на стене, — говорила донья Агеда. — В один прекрасный день он сломает себе шею. Дьявол, а не мальчик! Такой испорченный!

Каталина уже знала, что, когда говорят о чертенке или дьяволе, имеется в виду Мартин.

Однажды Карлос сказал сестре:

— Не разговаривай с этим ворюгой.

Но Каталина не видела ничего преступного ни в том, что Мартин срывает с деревьев плоды и ест их, ни в том, что он бегает по стене.

Она воспринимала это просто как сумасбродство; и ей, с детства отличавшейся инстинктивной тягой к порядку и покою, не нравилось, что Мартин такой буян.

Семье Оандо принадлежал на берегу реки большой сад, обнесенный изгородью из кустов ежевики; в нем росли высокие магнолии и липы.

Когда Каталина, в сопровождении служанки, отправлялась туда за цветами, Мартин нередко шел за ними следом, но у калитки останавливался.

— Входи, если хочешь, — говорила Каталина.

— Ладно. — Мартин входил, сообщал Каталине о своих похождениях, о проделках, которые собирался совершить, и излагал ей высказывания Тельягорри, казавшиеся ему божественными откровениями.

— Ты бы лучше в школу отправился! — говорила ему Каталина.

— Я? В школу? — восклицал Мартин. — Я па войну отправлюсь или в Америку.