На улицу вынесли большой полковой барабан и огромную корзину, а стариков связали.

— Что они сделали? — спросил Мартин у парня в полосатом берете, с ружьем в руках.

— Они изменники, — ответил тот. — Этот старик был школьным учителем, а другой раньше в помощниках Падре числился.

Как только обе жертвы были обнажены до пояса и связаны, вершитель правосудия в полосатом берете, засучил один рукав и взял палку.

Школьный учитель взмолился:

— Ведь я такой же, как вы!

Второй старик не сказал ничего.

Не было ни просьб о пощаде, ни пощады. При первом же ударе школьный учитель потерял сознание; бывший помощник Падре, принимал удары молча с мрачным стоицизмом.

Лушия заговорил с Салакаином. Тот наплел ему с три короба. И среди прочего сказал, что он лично спрятал в одной пещере около Урдакса более тридцати ружей нового образца. Лушия слушал и время от времени, оборачиваясь к палачу, произносил гнусавым голосом по-баскски:

— Бей, бей!

И палка снова обрушивалась на голые спины.

Когда экзекуция закончилась, Лушия отдал приказ выступать, и человек пятнадцать — двадцать направились за ним к Ойярсуну, по дороге, которая пролегает через Куэста-де-ла-Агония.

Отряд передвигался двумя группами; Мартин шел с первой, Баутиста — со второй.

Никто из людей отряда не производил неприятного впечатления. Большинство из них походило на местных крестьян; почти все были в черном, в маленьких синих беретах, на некоторых вместо сапог — абарки{157} и ноги обмотаны овчиной.

Лушия, предводитель отряда, был одним из помощников Падре и, кроме того, возглавлял его личную охрану. Он, без сомнения, пользовался доверием командира. Был он высокий, костлявый, с огромным носом, весь какой-то иссохший. Поэтому всегда казалось, будто видишь его в профиль. На жилистой шее выдавался кадык.

Выглядел Лушия человеком неплохим, весельчаком, умеющим расположить к себе других. Он, конечно, считал Салакаина и Баутисту прекрасным пополнением, но не доверял им и вел их хотя и не как пленных, но порознь, чтобы они не смогли переговорить наедине.

У Лушии были свои помощники: Прашку, Белча и Ласала Труба. Прашку — бородатый, краснолицый, вечно улыбающийся толстяк, если судить по его словам, думал лишь о том, как бы хорошенько поесть и выпить. Всю дорогу он только и говорил что о еде: об ужине, который они отняли у священника в одном городке и у школьного учителя в другом, о жареном барашке, которого они съели в одной деревне, и о бутылках сидра, которые нашли в какой-то таверне. Для Прашку война была всего лишь вереницей сытных обедов и обильных выпивок.

Белча и Ласала Труба шли рядом с Баутистой.

Белча значит по-баскски «негритенок», его звали так, потому что он был маленький и смуглый; у Ласалы Трубы на лбу красовался страшный шрам. Кличка его происходила от его прежнего занятия — он когда-то служил надсмотрщиком, таким, который трубит в рожок: подает сигнал начала и конца работы.

Около шести часов вечера они добрались до Аричулеги, горы вблизи Ойярсуна, и вошли в хижину неподалеку от часовни.

Эта хижина была штаб-квартирой Падре. Там же он держал и свой склад оружия.

Сам командир отсутствовал. В хижине находилось около двадцати человек из резерва. Скоро стемнело. Салакаин и Баутиста съели по миске бобов и заснули на отличном ложе из сухого сена.

На следующий день спозаранку оба почувствовали, что кто-то расталкивает их, вскочили и услышали голос Лушии:

— Ну, скорей! Пошли.

Через мгновение отряд уже был на ногах. В полдень они сделали привал в Фагольяге, а к вечеру прибыли к постоялому двору поблизости от Андоайна, где и остановились. Лушия сказал, что тут сейчас находится Падре.

Действительно, немного погодя Лушия позвал Салакаина и Баутисту.

Они поднялись наверх по деревянной лестнице и постучали в одну из дверей.

— Можно? — спросил Лушия.

— Войдите.

Салакаин, несмотря на то что он был человеком закаленным, почувствовал легкую дрожь во всем теле, но взял себя в руки и вошел в комнату улыбаясь. Баутиста готовился заявить протест.

— Говорить буду я, — сказал Мартин зятю, — ты молчи.

Свет от фонаря освещал комнату с подвешенными на потолке кукурузными початками и сосновый стол, за которым сидели двое мужчин. Один из них был Падре, другой — его заместитель, командир, известный под кличкой «Мыловар».