– Два года назад он перенес инфаркт, – сказал Глинский.

Виктор помнил прекрасно причину этого инфаркта – полковник Лежава чуть не попал под каток государственной машины и «квасного» патриотизма, когда с Грузией начался конфликт. Его чуть не уволили с работы, которой он отдал всю жизнь. Как ни парадоксально, его спас именно этот инфаркт – кто-то наверху испугался скандала в прессе.

– Не менее трех, – твердо заявил Булгаков.

– Что?..

– Не менее трех инфарктов. Во время операции у него остановилось сердце. Делали открытый массаж, – коротко ответил Булгаков. – Говорю вам – не менее трех инфарктов.

Глинский в отчаянии застонал, обхватив голову руками.

– Я же сказал, операция была тяжелая, – вздохнул изнуренно Сергей. – И пулевое ранение в голову – вещь отвратительная.

Булгаков глубоко затянулся сигаретным дымом и зажмурился – усталость обрушилась на него лавиной. Если он сейчас же не ляжет и не поспит хотя бы час – смену ему не дотянуть. Он сделал движение в сторону, чтобы повернуться и отправиться прочь, в ординаторскую, но краем зрения зацепил искаженное горем бледное лицо длинного опера. Булгаков остановился.

– Он выкарабкается, – произнес он. – Поверьте моему опыту. И был вознагражден вспыхнувшей во взгляде того надеждой.

– Сергей… – Глинский с трудом подыскивал слова. – Я так благодарен вам… тебе… Ты знаешь, я наполовину грузин. Так вот – я твой должник.

– Да ладно тебе, – с трудом удерживая глаза открытыми, Булгаков безболезненно перешел на «ты», – я делаю свою работу, так же, как и ты.

– А в нашей работе «спасибо» не дождешься, – Зимин стоял рядом и скептически слушал все эти излияния, – ведро помоев на голову – это запросто, а вот со «спасибо» – напряг.

– Да, это так, но все же… – Глинский протянул Булгакову руку. – И все же – если тебе когда-нибудь понадобится друг, на которого можно целиком и полностью положиться, вспомни обо мне.

Сергей с удовольствием ответил на его рукопожатие. Снова негромкий стук каблучков – появилась Алена с зажигалкой. Она встала очень близко к Сергею, касаясь плечом его руки. Было заметно – она хочет что-то сказать, но никак не решается.

– Я еще сутки дежурю, так что звони, – произнес Булгаков.

– И ты мне звони, – Глинский вручил ему визитку, – вдруг что надо будет.

– А мы поженились позавчера, – объявила вдруг Алена и покраснела от собственной смелости.

– Вау! – улыбнулся Зимин.

Сергей кивнул. – Да вот… поженились…

– Светскую хронику я не читаю, – вымученно пошутил Глинский, – а в уголовной не проскакивало. Поздравляю.

– Спасибо.

– Слушай, а мне нельзя сейчас туда? – умоляюще спросил Виктор.

– Исключено, – отрезал Булгаков, – в реанимацию не пускают. Приходи завтра. Если все будет нормально, твоего отца переведут в палату. Туда тебя пустят. А так – он все равно еще под сильными препаратами. Езжай домой и звони. Я лично прослежу за его состоянием.

Он повернулся и пошел, не оборачиваясь, вглубь отделения, а Глинский смотрел ему вслед и думал о том, что сейчас пожал руку человеку, который, вполне возможно, зверски убил двух, а то и трех женщин. Поразительно, он не испытывал ни малейшего угрызения совести.

В то воскресное утро он проснулся рано, в состоянии особенного возбуждения. Настроение было отличное, и его охватило желание вырваться из душной квартиры и отправиться гулять по московским улицам, несмотря на сильную жару и смог. Ему захотелось навестить друзей, он давно их не видел и успел соскучиться. Но один из них был недоступен, другой сказался больным, третий сослался на неотложную работу. Черт подери, с каких пор предложение встретиться не находит ни малейшего отклика у людей, которых он знает столько лет? Никто его не хочет видеть?

Он нырнул в глубину шкафа и извлек оттуда металлическую коробку из-под каких-то иностранных конфет. Он хранил в ней вещи, которые ему дороги. Недавно он положил туда фотографию его класса. Первым побуждением было эту фотографию сжечь, но потом он передумал. В конечном счете, это его юность – нельзя жечь собственную юность. И он положил выпускную фотографию в коробку. В коробке лежало еще много интересного.

Кулон с жемчужиной, который его милая Катрин потеряла много лет назад на безумной дискотеке, где вся их компания перепилась так, что наутро никто ничего не помнил. Что-то тогда произошло в том ночном клубе – они отмечали его день рождения, но какая разница! Именно в тот дикий вечер надломилось что-то в душе… и не только в душе… и такие крепкие отношения между ними дали трещину. Да, надрались они тогда изрядно. Его и еще двоих забрали в милицию, и они проснулись в обезьяннике вместе с бомжами. Катрин долго искала кулон, но, естественно, так и не нашла.

А вот и шелковый шарф в знаменитую клетку. Ему удалось так ловко припрятать его, что милиция даже не успела опомниться. Подумали на кого-то из понятых, наверно. Жаль, сразу не сообразил, что именно шарф – подарок Катрин. Ничего, он ему еще пригодится.

Туда он положил бы и золотой крестик, который сдернул с умирающей Полины, к несчастью, потерянный в спешке. Очень жаль, что он лишился этого экспоната. Так было б замечательно сжимать его в руке и вспоминать, как она хрипела в предсмертной агонии. Приятно избавить мир от грязной шлюхи.