– Откуда?.. Представь, из какой глухомани я в Москву вернулся.

– Телевидение, это… это… это безпроволочная предача изображения на расстоянии… – начал объяснять Николаша.

– Как это?.. По воздуху, что ли? – Троицкий был потрясён.

– Ну, да… То есть не по воздуху, а… Эфир называется… Впрочем, что там долго рассказывать? – он встал из-за стола. – Пойдём, покажу.

– Куда?

– К Антонине. У нас в квартире она единственная телевизор приобрела. Пошли. Чего стесняться? Ты только взглянешь, чтобы убедиться, и назад. А то ведь я тебе толком всё равно ничего объяснить не смогу.

И, пока они спускались по лестнице, Николаша немного его просветил.

– На свою голову Антонина КВН-49 купила. Теперь по вечерам все соседи у неё в комнате собираются и, пока трансляция не закончится, по норам своим не расползаются. Ей впору билеты на телесеансы продавать. Нам сюда, – и он указал на дверь в конце коридора, за которой раздавался смех и приглушённые звуки радиотрансляции.

Без стука он открыл дверь. Тёмная комната была "под завязку" забита всем взрослым народонаселением квартиры № 1. В углу, возле окна, на тумбочке, помещался деревянный ящик, внутри которого голубым огоньком светился маленький прямоугольник, а перед ящиком, вероятно, для того, чтобы хоть немного увеличить изображение, на изогнутых металлических ножках стояла большая пузатая линза с водой. Внутри же светящегося прямоугольничка, как на крохотном киноэкране, двигался крохотный человечек и говорил нормальным человеческим голосом. Чудеса, да и только!

– Вы что, мальчишки, тоже захотели на Андроникова взглянуть? – раздался в темноте густой баритон тёти Ляли.

– Не отвлекайся! – громким шёпотом оборвал её Николаша. – Я Павлу телевизор решил показать. Он никогда его раньше не видел.

Все, сидевшие в комнате, как по команде, повернулись к вошедшим и с неподдельным изумлением, даже с каким-то мистическим ужасом уставились на Троицкого. Им не доводилось ещё встречать человека, который ни разу в жизни не смотрел телевизор. Павел Петрович покраснел до корней волос. Подобного позора, да к тому же публичного, ему испытывать прежде не доводилось и потому так мучительно захотелось бежать отсюда. Бежать поскорее!

– Пойдём отсюда! – взмолился он. Николаша всё понял и возражать не стал.

Они вернулись на антресоли.

– Может, ещё чайник поставишь? – предложил Павел. – А то… пить что-то очень хочется. Наверное, слишком много рыбы съел… А она, как известно, посуху не ходит.

– Это мы мигом! – обрадовался Николаша и, захватив чайник, побежал вниз на кухню. Возмущению деревянной лестницы на этот раз не было границ.

Жаждой Павел вовсе не мучился. Ему просто хотелось, хотя бы на короткое время, остаться одному. Сидя за колючкой, он привык к тишине, к уединению, а теперь… Необходимость постоянно быть на людях донельзя изматывала его. Никак не удавалось сосредоточиться.

То, что рассказал ему Николаша, вовсе не возмутило и даже не обидело. Он знал примеры и похлеще. Павлу было искренне жаль друга, который столько лет жил со страшным пятном на совести, в постоянном, непрерывном страхе, что пятно это обнаружится и все увидят, кто он на самом деле. А если и не обнаружится даже, всё равно… Каково это жить, всякую минуту сознавая, что ты друга предал? Что ты – подлец? Не приведи, Господи, подобное испытать!..

Павел простил… Да нет!.. Как это глупо звучит: "простил"!..…Что он, Господь Бог, чтобы кого-то винить или миловать?.. Не смел он Николашу обвинить. Да и в чём обвинять, когда вся огромная страна жила под чудовищным прессом всепоглащающего страха? За себя, за близких, за свой завтрашний день. А Павел на собственном опыте испытал, как страх обезсиливает человека, лишает воли, доводит до полного отупения, до слепоты.

Сердце Троицкого ныло и сжималось от боли при мысли о том, какая тяжкая участь выпали на долю его несчастной Зиночки. Как она, такая слабая, совершенно не приспособленная к жизни, сумела вытерпеть, вынести все эти испытания, что определил ей Господь?!.. А может, не вытерпела?.. Не смогла?!..

Нет!.. Нет!.. Ни за что!.. Смириться с мыслью, что Зиночка погибла, что её давно уже нет в живых, он не мог. Согласиться с этим, значило для него только одно: всё зря!.. И перенесённые страдания, и потерянная молодость, вообще вся эта маленькая земная жизнь безсмысленна и никому не нужна!..

Теперь, как никогда прежде, Павел Петрович понимал, какую трудновыполнимую задачу перед собой поставил, но понимал так же и то, что другого выхода у него нет, и он должен, просто обязан, разыскать жену!..

С горячим чайником в комнату вернулся Николаша.

– Я специально подождал, пока закипит, чтобы не бегать туда-сюда, – он заглянул в фаянсовый чайник. – Заварка хорошая или тебе новую залить?

– Для меня всё, что не прозрачно, всё, что имеет хоть какой-нибудь цвет, очень хорошая заварка. Я за колючкой, знаешь, какой чай пил? Главным образом, травяной или ягодный. Мы бруснику, голубику, лесную клубнику на солнце сушили, потом заваривали. Говорят, для организма очень полезно, но, признаюсь, иногда так хотелось, вместо самого полезного, выпить самый простой, самый паршивый, грузинский, чёрный, байховый!.. Он, кажется, номер имел. По-моему пятьдесят четвёртый?.. – Павел отпил глоток и блаженно зажмурился. – Хорошо… А ты что не пьёшь?

– Не тяни ты из меня жилы, – взмолился Николаша. – Хуже пытки вот это… молчание твоё.

– А что ты хочешь, чтобы я сказал тебе?

– Да что угодно!.. Только не молчи!.. Невыносимо!..

Павел вздохнул: как в этой ситуации найти подходящие слова?.. Потом посмотрел на взбутетененного друга, улыбнулся и сказал:

– Я тебя утешать не стану, Николай. Сам с собой разберись. Без посторонней помощи. Одно скажу: жалко мне тебя… И себя… тоже жалко… И Зиночку… И Лялю… Всех нас жалко… Что ещё?.. Ах, да! Ты, Николаша, не волнуйся, я на тебя зла не держу.