На глазах у Москалёва выступили слёзы.

– Правду говоришь?

– А зачем мне тебе лгать?.. Какой смысл?

– Спасибо… Спасибо, друг… – он не выдержал и разрыдался.

– Ну, вот… – растерялся Павел. – Я, оказывается, ещё и утешать тебя должен… Ты не обезсудь, дружище, но я взрослых мужиков успокаивать не приучен…

– Конечно… конечно… Ты прости меня… Это я так… сам не знаю от чего… Прости!.. Нервы…

– Прекрати реветь!.. Сопли вытри!.. – Троицкий по себе знал, иногда окрик получше ласки успокоить может.

Москалёв вздрогнул, ещё пару раз всхлипнул, но реветь перестал.

– Вот так-то лучше, – похвалил его Павел. – Зиночка не говорила тебе, почему она в метро прятаться решила?

– Говорила… Во-первых, там тепло… А во-вторых, вокруг всё время много людей. Ей почему-то казалось, на людях её арестовать не посмеют.

– А куда она могла от тебя пойти, не догадываешься?

Николаша развёл руками.

– Если бы знать!.. Хотя… Погоди… Она что-то про свою троюродную тётку говорила… Та, кажется, под Москвой в Новогирееве жила… Как её звали?..

– Тётя Даша?.. Дарья Михайловна?..

– По-моему, да, – неуверенно подтвердил Николаша, – именно так… тётя Даша…

– Но Дарьи Михайловны в это время уже не было в Москве. Её дочь в тридцать пятом вышла замуж и уехала с мужем в Ташкент. Мы с Зиночкой даже на свадьбе у них гуляли… А год спустя, тётя Даша похоронила мужа, продала дом в деревне и… Постой, она не в Новогиреево жила… У неё дом был… в Новоподрезкове… Но я, впрочем, и напутать могу… Нет, не помню…

– Я тоже… за точность не ручаюсь, – сокрушённо вздохнул Москалёв. – Она так об этом сказала… между прочим… вскользь… – и вдруг страшно обрадовался. – Да! Чуть было не забыл!.. Ко мне Валентина Ивановна приходила?..

– Мать?!.. Когда?! – Троицкий был потрясён.

– Примерно месяца через три после того, как ты… как тебя арестовали.

– И что?.. Она не говорила, зачем из Боголюбова приехала?

– Вроде бы нет… Про тебя почему-то мы с ней совсем не говорили. Почти… Она сказала только, что на Лубянке ей о тебе дать какие бы то ни было сведения отказались и что с тобой стало, она не знает… Её судьба Зиночки больше, нежели твоя, волновала. Она всё про неё расспрашивала. Вот так же, как ты сейчас…

Павел Петрович никак не мог прийти в себя от изумления.

– Почему?.. Зачем?.. Ничего не понимаю… Я с ней двадцать лет не общался… И Зиночку она совсем не знала… Они даже знакомы не были…

Стоны и взвизги лестницы дали друзьям понять, что трансляция концерта закончилась и тётя Ляля возвращается домой.

– Не понимаю, как мы раньше без телевизора обходились? – пробасила она прямо с порога. – Ничего не знали, ничего не видели!.. Ужас!

– Кто хотел, тот знал и видел, – отпарировал ей племянник.

– Да?!.. Тогда скажи мне, как бы я без телевизора узнала, что есть такой замечательный… рассказчик Андроников?.. А?!.. Как бы?..

– Книжки надо читать. Твой Андроников, между прочим, не одну книжку написал. А ты и не знала?.. Могу дать почитать, если хочешь?..

– Не надо. Я лучше на него живого посмотрю и живое слово услышу. А книжки сам читай!.. Читатель!..

Как это всё было до боли знакомо Павлу Петровичу!.. Тётка и племянник беззаветно любили друг друга, но не могли отказать себе в том, чтобы не подколоть дружка дружку, не поспорить.

– Ладно, вы можете всю ночь лясы точить, а мне завтра с утра в поликлинику надо: анализы сдавать, так что я к себе пойду. Спать ложиться будете, со стола уберите, – и, уже уходя за перегородку в свой закуток, спросила. – Николаша, у тебя верёвочки не найдётся?

– Зачем тебе?

– Ну, и зануда же ты, Николай!.. "Зачем"?.. Не надо было бы, не попросила бы.

– Я потому спросил, чтобы знать, какая верёвочка тебя устроит. Шпагат? Канат? А, может быть, трос?.. Откуда я знаю.

– Обыкновенная бечёвка. Сантиметров тридцать-сорок, – Ляля начала терять терпение.

– Ложись спать. Я на комоде оставлю. Или у тебя горит, и верёвочка в сей момент нужна?

– Оставь на комоде. Представь себе, Павлик, сколько лет я с этим занудой под одной крышей живу и ещё с ума не сошла. Тебе не кажется это странным?

– По-моему, если вас разлучить, вы тут же оба с ума сойдёте. Вам друг без друга никак нельзя, – смеясь, ответил Павел.

– И то верно… Ну, спокойной ночи, мальчишки…

И она ушла к себе.

А на антресолях бывшего дома купца Абросимова ещё долго горел свет. Друзья никак не могли наговориться.