"Как раз то, что мне надо!" – подумал Алексей Иванович и склонился к открытому окошку киоска.

– Скажите, пожалуйста, что у вас есть на сегодня? – спросил он и в ответ услышал изумленный возглас.

– Богомолов?!.. Лёшка?!.. Это ты?!..

– Лиля?!..

Конечно, трудно было узнать в пожилой замученной женщине вечную хохотушку Лильку Котину, бывшую однокурсницу и любимицу всей группы, с которой однажды он даже поцеловался в курилке под лестницей, но он узнал. Те же ямочки на щеках, тот же задорно вздёрнутый носик…

Только… Озорные серые глаза потухли, и вокруг них легла густая сеточка частых морщин, а пышные русые волосы стали совершенно серебряными и уже не вились непослушными кольцами по всей голове, а были гладко зачёсаны за уши и собраны на затылке в тугой пучок.

– Вот так встреча!.. Лёшка, ты с того или с этого света объявился?.. Мне Жорик Париянц говорил, будто в сорок четвёртом убили тебя?..

– Да нет, живой вроде остался… А ты?..

– Я тоже, как видишь… Живая…

– Я не в том смысле, – смутился Алексей Иванович. – Как поживаешь?..

Она пристально посмотрела на него, потом решительно достала из-под стола табличку с надписью "Технический перерыв", закрыла окошко и, заперев дверь киоска на ключ, взяла бывшего однокурсника под руку.

– Пошли!.. На бульваре посидим, покалякаем… Не моху я с тобой вот так взять и расстаться… Мы же лет сорок не виделись. Так?..

– Вроде того… Даже поболе…

– Год-два значения не имеют.

– А тебе не влетит?..

– За что?..

– Ты как-никак с работы ушла… В прежнее время тебя бы за это…

– Ничего подобного!.. Я не ушла, а объявила технический перерыв.

– А почему "технический"? Что сие означает?..

– Какая тебе разница?.. Означает он лишь то, что я хочу с однокашником по душам поговорить… Лёшка, не будь занудой!.. Тем более, сегодня понедельник – пустой день… В большинстве театров выходной. Только Малый работает да ещё ТЮЗ… Так что сопротивление твоё безполезно, товарищ Богомолов. Идём!.. – и она почти силой потащила его в сторону Тверского бульвара. Там они сели на скамейку напротив бывшего Камерного театра, и Лилька начала свой рассказ:

– Может, ты не знаешь, но я на пятом курсе за Юрика Лапина замуж вышла. Помнишь, он курсом старше нас был?.. Жорик всё смеялся надо мной: мол, что ты в этом дохляке нашла? А для меня "дохляк" Юрка был лучше вас всех "красавцев-здоровяков"!.. Вместе взятых!.. Да, не Аполлон, да, порок сердца, да, больная мать и сестра-инвалид!.. Мне тогда на всё наплевать было. Я без него и дня прожить не могла. Но осенью тринадцатого года нам пришлось расстаться почти на год. Юрик уехал в Геттингенский университет, ведь он занимался немецкими романтиками и Гейне, а я осталась доучиваться в Москве. Но настал блаженный миг, и весной четырнадцатого, как только получила диплом, тут же на всех порах помчалась к нему в Германию. Какое это было чудесное времечко, Алёшка!.. Мы так любили друг друга!.. Диссертация Юрика продвигалась с удивительной быстротой, и будущее рисовалось мне только в голубых или розовых тонах. Не могли мы тогда даже на секунду предположить, что нас всех впереди ожидает!..

И она поведала своему бывшему однокурснику невесёлую историю своей жизни, как две капли воды, похожую на житейские передряги миллиона россиян, попавших в чудовищный водоворот исторических катаклизмов начала двадцатого века.

Когда началась война, они с Юриком оказались отрезанными не только от дома, но и вообще ото всего внешнего мира. На русских в Германии смотрели, как на шпионов. Полицию не интересовало, что они занимались всего лишь немецкой поэзией и военные секреты их вовсе не волновали. Супруги Лапины в одночасье стали для немцев врагами и буквально на каждом шагу ощущали на себе пристальный взгляд германской контрразведки. А все попытки выехать в Россию заканчивались для них ничем. Ужаснее всего было то, что Юрик не имел никаких известий о матери и больной сестре. Мама его была уже в очень пожилом возрасте: когда Юрик появился на свет, ей было сорок два года, а сестра с детства была прикована к инвалидной коляске. Полиомиелит сделал её калекой и без посторонней помощи она обходиться не могла. Это приводило Лапина в отчаяние!

Он забросил диссертацию, и все свои слабые силы тратил на то, чтобы найти хоть какой-нибудь заработок. Занимался случайными переводами, к счастью, он знал шесть языков, иногда под псевдонимом Шлихт печатался в литературных журналах… Это может показаться странным или даже смешным, но Лапин начал писать патриотические немецкие стихи… Занятие это вызывало в нём приступы тошноты, но спасало от неминуемой голодной смерти…

Так продолжалось больше года.

Но, как говорится, мир не без добрых людей, и несчастным полу-эмигрантам, что случается чаще всего, помог случай. Однажды в концерте они случайно оказались в креслах рядом с одним весьма респектабельным господином. Как выяснилось чуть позже, он был норвежским дипломатом и страстным почитателем Гейне. На этом они и сошлись… Звали этого господина Олаф Сигуерсен. Юрик и Олаф могли до изнеможения наперебой читать стихи, которые знали наизусть. До хрипоты спорить, до умиления восторгаться. Узнав о проблемах русской семьи, господин Сигуерсен вызвался им помочь. Неизвестно, каким образом, но он сумел выправить Юрику и Ляльке шведские паспорта, и в марте шестнадцатого года они сначала через Швейцарию добрались до Генуи, а потом оттуда на пароходе через Кадис и Гибралтар отплыли в Америку. Там Юрик наконец-то узнал о судьбе своих родных. Мать его умерла летом пятнадцатого года, а сестру отправили в инвалидный дом, где она через два месяца тоже тихо скончалась. Как определил Юрик: "От тоски." Для обоих это был страшный удар. Торопиться домой стало ни к чему, и они решили обосноваться в Штатах. Юрик довольно быстро нашёл работу. Ему предложили семинар по русской литературе девятнадцатого века в Йельском университете, и очень скоро Лапины стали самыми настоящими янки.

Когда в феврале семнадцатого в России произошла революция, их опять потянуло домой. Юрик всё повторял: "Лилька, пойми, именно в России открывается новая страница мировой истории, и мы должны быть там! Никогда себе не прощу, если не приму участия в этом грандиозном обновлении моей страны!" Он, как и его любимые немцы, был неисправимым романтиком!.. На оформление документов и на дорогу домой ушло больше полугода. Война продолжалась, и им пришлось возвращаться сначала пароходом через Англию, Голландию и Швецию, потом по железной дороге через Финляндию. Но, когда в ноябре семнадцатого года они, счастливые, полные радостных предчувствий и ожиданий, сошли с поезда на Финляндском вокзале в Петрограде, выяснилось, что вернулись Лапины в совершенно другую, незнакомую им страну. Новая страница российской истории оказалась такой страшной, что, честно говоря, не возникало никакого желания принимать участия в подобном обновлении России. Специалисты по немецкой литературе были никому не нужны, и в будущем их опять ожидала голодная смерть, если бы… Это может показаться невероятным, но им опять помог случай. Когда с большими трудностями, проведя в дороге больше недели, они добрались до Москвы, то первый, кого встретили по приезде, был университетский товарищ Жорик Париянц. Он занимал видный пост в какой-то большевистской конторе и с места в карьер предложил Лапину стать его пресс-секретарём. Юрик должен был писать для Жорика пламенные речи о крахе капитализма, о пролетарской солидарности, о грядущей победе коммунизма. И что вы думаете?.. Несчастный романтик осилил и эту премудрость. Талантливый человек должен быть талантливым во всём. Из-под его пера выходили настоящие шедевры. И это признавал не только Жорик, но и партийные функционеры рангом повыше. Очень скоро Юрику предложили перейти на постоянную работу в Комиссариат просвещения, к Надежде Константиновне Крупской. За полгода он совершил головокружительную карьеру и в результате занял пост замзава какого-то отдела. А в девятнадцатом году, когда жизнь в стране стала понемногу налаживаться и большевики открыли в Москве Социалистическую академию, Юрий Лапин стал профессором и начал читать лекции по немецкой литературе. Наконец-то, он занялся своим любимым делом. Даже к заброшенной диссертации вернуться решил. В двадцать втором у них родился сын, которого они то ли в честь деда, то ли в честь любимого писателя назвали Фёдором. О большем они даже мечтать не могли!.. И опять, сначала потихоньку, а потом всё сильнее и сильнее где-то в глубине души стало укрепляться убеждение, что всё у них складывается хорошо, а все неприятности остались далеко позади. И в самом деле, Федя рос крепким смышлёным мальчиком, дела в ИФЛИ, где Юрик стал преподавать с тридцать шестого года, складывались необыкновенно удачно, Лиля после долгих лет вынужденного безделья тоже нашла интересную работу: устроилась в отдел рукописей Румянцевской библиотеки. А главное – непонятно почему, но репрессии тридцатых годов обошли Лапиных стороной. Они каждый день ждали ареста, а их не трогали. Даже Жорика Париянца, пламенного борца за народное счастье, в тридцать шестом году арестовали и после двухмесячных допросов на Лубянке и в Бутырке отправили в ссылку на пять лет. Перед отъездом в Аркалык, где он должен был отбывать наказание, он зашёл к Лапиным, всё им рассказал, плакал и никак не мог смириться с тем, что вот его, настоящего большевика, наказали, а безпартийную семью, которая целых три года прожила за границей, почему-то оставили в покое. Впрочем… Понять логику товарищей из ГПУ было подчас невозможно. Если она вообще в этом заведении водилась… Логика.