– Ты чего это безобразничаешь, Прохор? – строго спросил батюшка, спокойно глядя в налитые злобой, красные от выпитой водки и невыплеснутой ненависти глаза винозаводчика. – Кто тебе право дал самому суд творить?.. Уж не померещилось ли тебе, что ты Господь Бог?!..

– Отец Пётр, уйди с дороги!.. – прохрипел Акиньшин. – Не дай большему греху совершиться!.. Добром прошу, уйди!..

– Как же!.. Дожидайся!.. – батюшка еле сдерживался, чтобы не дать вырваться наружу переполнявшему всё его существо гневу. – С места не тронусь!.. Мизинцем не пошевелю!..

– Так не уйдёшь?!..

– И не подумаю!..

– Это последнее твоё слово?!..

– Последнее!..

– Гляди, отец!.. Я предупреждал!..

Прохор со всего размаху двинул батюшку своим огромным кулаком в лицо. Отец Пётр рухнул на доски крыльца как подкошенный.

– Братцы!.. – заорал Акиньшин. – За мной!..

Но никто, из сопровождавших его, даже не пошевелился. Наоборот, многие в испуге подались назад. Пётр Троицкий с трудом поднялся на ноги.

– Здоровенный кулак у тебя, Прохор!.. – прошепелявил он, вытирая тыльной стороной ладони разбитую в кровь губу и сплёвывая выбитый зуб. – И бьёшь ты здорово. Со знанием дела бьёшь… – Потом криво улыбнулся и предложил. – Что ж, попробуй ещё… – и открыто встал перед своим обидчиком, опустив руки вдоль тела.

Акиньшин набычился. В это мгновение он люто ненавидел всех: отца Петра, своих подельников, себя, прокурора и присяжных, свору продажных журналистов и, конечно же, весь еврейский род.

Не поднимая глаз, с трудом выдавил из себя:

– Я тебя предупреждал?..

– Предупреждал, – согласился батюшка.

– Сам виноват… Не послушался…

Отец Пётр обнял его за плечи.

– Виноват, согласен… Так, может, ты теперь меня послушаешь? Чтобы большей беды на себя не накликать. Ты что думаешь, дочь твоя случайно погибла?.. Нет, Прохор, случайностей в нашей жизни вообще не бывает. Это мы по глупости своей говорим: "Вдруг, ни с того, ни с сего…" Забываем, безтолковые: во всём промысел Божий… Сколько раз повторять вам надо: все мы в руках Господа, и всё, что происходит с нами, по Его воле свершается. Мы вот говорим: "Господь милосерд". Что верно, то верно… Но бывает, и у Него терпение заканчивается на наши безобразия глядеть. И тогда Он суров бывает. Ох, как суров! А мы, как несмышлёныши какие, удивляемся – за что?.. Так и ты бунтуешь, потому как видишь в гибели дочери одну несправедливость. Ой ли?.. А тебе не приходило в голову, что это ты… Да, ты… Ты в смерти её повинен?.. Оборотись-ка на себя. Как живёшь?.. Жену со свету сжил… Родную мать в богадельню упёк. С бабами развратничаешь, пьянствуешь без просыпу и хочешь, чтобы Господь к тебе милосерд был?.. Постеснялся хотя бы, посокрушался бы самую малость, прощения у Него попросил… А ты?!.. Дубину в руки и пошёл крушить, безвинных людей жизни лишать?!.. Да кто тебе право такое дал?!.. И не смотри на меня так!.. Уж больно ты грозен со стариками и детишками воевать, а силы подлинной в тебе нет, не было никогда и ни за что не будет… Сила настоящая только праведникам даётся, тем, кто даже в мыслях своих перед Господом чист… Эх, Прохор, Прохор!.. Тебе бы сейчас ниц пасть и Бога молить, чтобы простил твои грехи страшные, чтобы упокоил дочь твою несчастную в горних селениях, чтобы пришёл конец твоему свинох-левскому непотребству и снизошёл на душу твою мир и покой. Слышишь, Прохор, окстись!.. Покайся, пока не поздно!..

Акиньшин согнулся пополам, из груди его вырвался чудовищный стон, ноги в коленях подогнулись, он упал наземь и стал с такой силой колотить кулаками по ступеням крыльца, что ветхая доска не выдержала и надломилась.

– Оленька, доченька!.. Зачем ты меня одного оставила?!.. Кому я нужен теперь?!.. Как жить?!.. Зачем?!.. Не вынесу!.. Не могу!.. Не буду!.. У-у-у!..

Он вскочил и, не разбирая дороги, кинулся вон от дома Троицких.

– Ишь, как бес его крутит! Не справиться ему с ним – тихо проговорил один из погромщиков и, отбросив в сторону кол, только что бывший в его руках оружием, повалился перед священником на колени. – Батюшка! Прости нас, грешных… Нечистый попутал!..

Остальные последовали его примеру.

– Я вам не судья, – тихо проговорил отец Пётр, глядя вслед убегавшему винозаводчику. – Не меня, Господа молите…

"Как бы рук на себя не наложил", – с тревогой подумал он и обернулся к дому.

За стёклами окон видны были насмерть перепуганные лица спасённых им людей.

Вот с этого-то дня и началась дружба Паши Троицкого с сыном боголюбовского цирюльника.

У Аарона Бенциановича Генкина было шестеро детей: пять дочерей и единственный наследник – пятнадцатилетний Венечка. Низенький, золотушный, с вечными цыпками на красных обветренных руках и перманентно сопливым носом, он производил впечатление никчемного, заброшенного, не нужного никому ребёнка. Всем своим видом он вызывал у окружающих только одно чувство – брезгливую жалость, что ли?.. "Несчастное дитя!" – говорили про него соседки, но ни одна из них ни разу не пожалел его как следует, ни разу не погладила по голове. Чёрные, как воронье перо, торчащие вперёд жёсткие волосы, казались колючими иголками. Словно ёжик в клубок свернулся. Может, потому и остерегались сердобольные бабульки проявить своё сочувствие открыто, не таясь. На самом деле Веня был совсем не таким жалким, каким представлялся на первый взгляд. В этом маленьком человечке таилась недюжинная внутренняя сила. Чёрные маленькие глазки, спрятанные под такими же чёрными, близко сдвинутыми бровями, порой вспыхивали ярким блеском, когда что-нибудь задевало мальчика за живое. По-настоящему, всерьёз. Он, наученный горьким опытом предков, никогда не позволял своим эмоциям выплеснуться наружу, но именно за этой сдержанностью угадывался спрятанный глубоко внутрь, яростный темперамент.

И в этом боголюбовские обыватели должны будут убедиться в самое ближайшее время.

Как магнитом, притянуло Пашу Троицкого к Веньке Генкину, и если бы кто-нибудь спросил его, отчего так случилось, не смог бы ответить. Они были такие разные!.. Статный, красивый сын православного священника и маленький, жалкий еврейский заморыш!.. Веня совершенно подавил волю Павла, и тот стал его бледной тенью, слугой, готовым выполнить любое желание своего хозяина. Конечно, Вениамин был на два года старше, но не разница в возрасте имела тут решающее значение, а свойства их характеров. Генкин должен был подчинять, а Троицкий хотел ему подчиняться.

То, что он совершил трагическую ошибку, об этом Троицкий узнает много позже. А пока он внутренне восхищался своим новым другом и, когда тот предложил ему пойти на собрание марксистского кружка, страшно обрадовался – новая жизнь манила его неудержимо.

Их было восемь человек: молодые люди из Ефимкиной слободы, как называли в Боголюбове самый бедный и неблагополучный район города. Павел был среди них самым младшим. Они собирались то в маленьком домике Равиля Фахрутдинова, то на голубятне Бориски Кикина и шёпотом читали запрещённую литературу. Читали всё подряд: и марксиста Троцкого, и террориста Шевырёва, и анархистов Кропоткина и Бакунина. Из этой причудливой смеси лозунгов и призывов прямо противоположного толка в их юных мозгах, казалось, должен был бы царить самый настоящий хаос, но, что самое любопытное, этот желе-компот в сознании будущего революционера Троицкого складывался в цельную, гармоничную картину. Из всех лозунгов юному отпрыску православного священника более других нравился один: "В борьбе обретёшь ты право своё!". Эти слова будили в его душе смутное ожидание счастливых перемен, и свежий, бодрящий ветер грядущих странствий звал его за собой. Очень хотелось бороться. За что?.. Какое это имело значение?.. Главное, обрести "право"!.. И то, что все называли друг друга таким непривычным, но таким тёплым словом "товарищ", приводило его в восторг. "Ну, что за прелесть!" – думал он, стараясь, как можно чаще обратиться к кому-нибудь из кружковцев, чтобы произнести его вслух.

С первого же вечера Павел стал главным чтецом кружка. Он был самым образованным среди своих новых "товарищей" и, конечно же, читал лучше других: гладко, не запинаясь на каждом труднопроизносимом слове, вроде "интернационализм" или "анархо-синдикализм". Ему льстило, что старшие "товарищи" относятся к нему с уважением, и он искренне гордился своей причастностью к революционной борьбе за народное счастье.

Того, что в феврале семнадцатого года в Петрограде, произошёл переворот, и царь отрёкся от престола, в Боголюбове никто не заметил. Поменяли некоторые вывески да сбили с присутственных мест царских орлов. И что с того?.. Стало модным носить красные банты и открыто ругать "Николашку", что говорило о лояльности граждан Временному правительству.