Собрание Стихотворений
вернуться

Соловьев Сергей Михайлович
Шрифт:
Давно хочу воспеть святые были Моей семьи: веселые пиры В наследственном именье Коваленских И тихие молитвы и труды Служителя Господня Соловьева. Его надгробный памятник стоит В монастыре Девичьем. Незаметно В глуши он притаился, вкруг него Роскошные толпятся мавзолеи, И он совсем затерян между ними. На памятнике скромные слова: «Здесь Михаил Васильич Соловьев Покоится — Господний иерей. О Господи, священици твои Во правду облекутся». Для меня Небесным утешеньем и надеждой Полны святые эти словеса. Тебя я вижу, о служитель Бога! Я с первых дней люблю твои черты, Которые, как слышно, были схожи С чертами моего отца: мой прадед Был кроткий старец, полный духом света, И лучезарная сияла тайна В его очах, как небо, голубых. Я от него наследовал печать, Где аналой, всевидящее око Обвиты ветвию сионской пальмы. О прадед мой, ты, облеченный в правду, Явись ко мне, как был ты погребен, С евангелием и крестом в деснице, И укрепи на тяжкую борьбу Мой слабый дух, даруй залог победы Над, силой тьмы потомку твоему, О предок мой, возлюбленный Христом.

2

Почий, как почиют святые, До ангельских последних труб. Восстал могучий, как Россия, И зашумел твой гордый дуб. Науки насаждая зерна, Как богатырь трудился дед В борьбе жестокой и упорной С надменной знатью прежних лет. В лицо царям смотря без страха, Презревши лесть и блеск двора, Он взял примером Мономаха И непреклонного Петра. Он молот взял, он поднял руку Над горном строгого труда, И новую ковал науку, Не отдыхая никогда. И труд огромный, небывалый Стяжал заслуженный венец, И злоба зависти усталой Пред ним умолкла наконец. Мой дед! прекраснее весенней Твоя осенняя заря! Почий от злобы и гонений, Наставник юного царя. Твой труд возрос, как пирамида: Он учит вере и добру, Жестокой правде Фукидида, Любви к России и Петру. В тени твоей бессмертной славы Как сладко внуком быть твоим, Старик суровый, величавый, Со взором ясно-голубым.

3

Литовских графов гордые черты Забвение и время не изгладит Из памяти моей. Мне дорог ты, О матери моей вельможный прадед. В роскошном замке Черной Слободы, Среди искусств, ты жил, как в неком храме, И оглашались рощи и сады Охотами и буйными пирами. Книгохранилище былых времен Вмещало всё, чем славилась Европа: Там зрелся ряд мистических имен И томики Овидия и Попа. Картины обличали строгий вкус: Водил гостей мой предок после пира Полюбоваться группой древних муз Иль нимфою, бегущей от сатира. Бежали дни над Черной Слободой, Журчал фонтан, не увядали розы, В оранжерее персик золотой Ни ветке зрел в крещенские морозы. Венка Екатерины гордый лавр Твоей главы коснулся, зеленея: С блестящим князем полуденных Тавр Явился ты к безбожнику Фернея. Но средь соблазнов пышного дворца Ты не уснул, не стал душою хладен: Тебя влекло к познанию Творца, До тайн природы был твой разум жаден. И в твой дворец направлен был тогда Велением непостижимой тайны Блуждающий мудрец Сковорода, Святой чудак, веселый сын Украины. Он полон был каких-то чудных сил, Воистину горел в нем пламень Божий, И для него последней кельей был Чертог великолепного вельможи. Текла привольно жизнь Сковороды: Как птица, он не собирал, не сеял. Мой предок сам писал его труды, И Божьего посланника лелеял. С детьми играя, умер он. А там Вослед за ним восстал пророк вселенский… Ты ангела приял, как Авраам В своем дому, мой предок Ковалевский

4

Наследник твой единственный возрос Хозяином рязанского Версаля, Среди амуров мраморных и роз, В утехах деревенского сераля. Но строгий суд духовного отца Его смутил. Руководим Владыкой, Он в брак вступил с вдовою кузнеца, Рязанской бабой, темною и дикой, Покрывши грех смирением венца.

5

Бабьей доли и свободы Не заменит барский дом… Знать, тянуло в хороводы, Что шумели за прудом. Верно, сердцу больно было Вешним вечером, когда Над полями восходила Одинокая звезда! Словно узник заточенный, Ты скучала без конца По избушке закопченной Удалого кузнеца. По обеду с квасом кислым, По широкому двору, По крыльцу, где с коромыслом Выходила ввечеру. О, родная, никогда бы Стих мой не был так уныл, Если б кровь рязанской бабы Я глубоко не таил. Разбуди степные звуки, И меня заворожи Песнью грусти и разлуки Над безбрежным морем ржи.

1911. Сентябрь, Дедово

У НОГ ЦАРЕВНЫ [176]

Ты, смелая и кроткая, со мною В мой дикий ад сошла рука с рукою Рай зрела в нем чудесная любовь.

Боратынский

I. РОЖДЕНИЕ ВЕНЕРЫ [177]

176

Эпиграф — из ст-ния Е. А. Баратынского «Когда, дитя и страсти и сомненья…» (1844)

177

Рождение Венеры (с. 410). По мотивам картины С. Боттичелли.

Мчится раковина-челн Волей волн. Здравствуй, юная богиня. Блещет зыбью голубой За тобой Волн безбрежная пустыня. Направляя бег ладьи, Гнут струи, Дуют буйные зефиры. В чуткой утренней тиши Камыши Звонко зыблются, как лиры. Ты смеешься, дочь морей, И кудрей Золотые гиакинфы Треплет ветра легкий смех, И на брег Вышли розовые нимфы. Дунул Пан в певучий ствол, Луг зацвел, Зелен и гранит бесплодный. В солнечный, лазурный день Манит тень Яблони золотоплодной. Сладок богу, смертным люб Пурпур губ Милой девочки Венеры, Он хмелен как виноград, Хор дриад Выбегает из пещеры. Оглашают алтари До зари Игры, поцелуи, танцы. Губы тянутся к губам, По ветвям — Розовые померанцы. Миру дряхлому яви Рай любви. Лик сияет вожделенный, Улыбаясь и грустя. О дитя, Ты — надежда всей вселенной.

II. ПЛАЧ ОРФЕЯ [178]

Посв. В. О. Нилендеру

Сказав «прости» холмам веселым, Я в ночь сошел, и правит челн Харон, подкупленный оболом, Средь бешенства свинцовых волн. Нет, я не мог — любовник сирый — Не видеть милого лица, И в путь пошел с одною лирой — Мечом и панцирем певца. Огонь любви неутоленной Не загасить. В тоске, в бреду Влачусь к престолу Персефоны, Последнего решенья жду. О, пощадите возраст юный! Ужель не очаруют Кер Мои магические струны, Не раз смирявшие пантер. Затерянный в подземном мире, Под вихрем застигийской тьмы, Приникнув головою к лире, Я наклонился у кормы. И явственно встает пред взором Заветный вечер. Чу! Напев Гимена, возглашенный хором Фракийских юношей и дев. Невеста, время! Вытри слезы! Звезда вечерняя взошла, Курится ладан, рдеют розы, И в факелах шипит смола. Влеком воспоминанья силой, Тебя, тебя я вижу… ах! Улыбка уст и голос милый, И миртовый венок в кудрях. Ты вскрикнула, ты задрожала, И встретили глаза твои В траве раздвоенное жало — Отравленный язык змеи. Орфей! Орфей! все это было, И что теперь? Пустынно мглист Мой путь, и ветер рвет ветрило, — Протяжный, заунывный свист. И гложущая боль разлуки, И всё растущая боязнь… Один! Один! Какие муки, Что за неслыханная казнь! Я кличу в жажде ненасытной Тебя, тебя, и всё слышней Растут под ветер закоцитный Стенанья страждущих теней. И рвусь тебя средь них узнать я, Но ты сокрыта темнотой: Встречают жадные объятья Лишь воздух, черный и пустой.

178

Плач Орфея (с. 412). В. 1909. № 4, апр. С. 7–9, № 1 в цикле «Апрель». Харон — в греч. мифологии перевозчик мертвых в Аиде; за работу получал от каждого плату в один обол. Фракия — Обширная область на северо-востоке Греции, у берегов Мраморного моря и пролива Дарданеллы.