Хенрик уехал. Хенрик сказал, ему нужно в Милан. Уладить дела. Хелена отвезла его на вокзал. Ночной поезд на Милан отправлялся в девять вечера с Южного вокзала. Хелена приготовила ему бутерброды. Вагона-ресторана не было. И никакой другой возможности раздобыть еду или питье. Только в Удине, если повезет, можно что-нибудь раздобыть. Или в Тарвисе. На перроне. Они купили бутылку минеральной воды в вокзальном буфете. В большом зале, наискосок от венецианского льва. На эскалаторе поднялись наверх. Было еще светло. Невысокое солнце на западе. Они шли по перрону вдоль поезда. Хенрик хотел найти место в первых вагонах. Солнце било Хелене в глаза. Она несла пластиковый пакет с провизией. Хенрик — свою маленькую сумку. Говорить Хелена не могла. Горло сжалось. Она то и дело сглатывала. Ей необходимо спросить Хенрика обо всем. Все это время она так и не смогла поговорить с ним. Он целые дни искал квартиру. Даже присмотрел одну. На Шварцшпаниерштрассе. По вечерам после ужина он уходил. Хелена ни разу не ходила с ним. Ей нужно высыпаться. Ведь ей нужно работать. И нельзя столько времени оставлять девочек одних. И Хелена боялась встретить Пупсика. Но Хенрик никогда и не спрашивал, не хочет ли она пойти с ним. Он говорил, что встречается с людьми, с которыми намеревается кое-что предпринять. По музыкальной части. Хенрик сказал Хелене, что в Милане будет жить у друзей. Не у дамы из Мюнхена. У нее ведь другой. Да если бы другого и не было, это ничего не меняет. Он верен ей. Это она должна знать. Что бы там ни было. На ходу Хелена сказала: "И тебе в самом деле некуда позвонить?" Хенрик положил руку ей на плечи. Он будет ей звонить. Регулярно. Он обещает. Честно. Пусть Хелена не волнуется. Жизнь ведь очень проста. Не так ли? Хенрик вошел в вагон. Он шел по коридору и заглядывал в купе. Хелена шла рядом по перрону. Потом Хенрик исчез. Хелена смутно различала его. Сквозь стекло окна и двери купе виден только силуэт. Он поднял сумку. Пристроил ее на багажную полку. Повесил плащ. Вышел из купе и пошел к двери. Спустился на перрон. Хелена ничего не чувствовала. Она подумала, что могла бы спокойно спать, пока он разбирается с багажом. И теперь не нужно постоянно следить, чтобы он не ссорился с девочками. Хелена подала Хенрику пакет с едой: "Не забудь". — "Не жди. Я провожу тебя и куплю газеты. А ты поедешь домой. Нет никакого смысла ждать здесь". Хенрик отнес провизию на свое место. Вернулся. Они пошли обратно. Отбрасывая длинные тени, наползавшие друг на друга. Хенрик обнимал Хелену за плечи. Они купили газеты. Хенрик остановился. Хелена поцеловала его. Ушла. Не оборачиваясь. Иначе она бегом вернулась бы к нему. Вцепилась. И больше не отпускала. Не оборачиваться было трудно. Хелена согнулась. Чтобы спрятать лицо. И боль за грудиной. Утишить это сухое жжение. Хелена была уверена, что больше никогда не увидит Хенрика. Добравшись до машины, она еще раз подумала, не вернуться ли обратно. Хочет ли она. Нужно ли ей это. Едва могла дышать. Нужно бежать обратно. За поездом. Хелена села в машину и поехала домой. По щекам ее текли слезы. Она вспомнила Анну Маньяни. Как та бежит за грузовиком. И как ее останавливают выстрелы. И как она хотела быть на ее месте. Но только в кино. Чтобы Хенрик увидел. Не мог не увидеть. И заплакал. И этот образ преследовал бы его до конца дней. Никогда больше не был бы счастлив. Никогда бы не смог полюбить. Никогда никаких женщин. Каждое переключение передачи. Каждое нажатие на педаль. Каждое включение сцепления. Каждое движение и каждый вздох уносят ее прочь от этого мига. Хелена с горечью наблюдала за собственными действиями. Как все. Всегда. Всегда все прощаются. Вежливо и спокойно. Никто не кричит. Никто не воет. Не цепляется. Не раздирает грудь. Не причитает. Ни на одном вокзале и ни в одном аэропорту не увидишь никаких трагедий. Хелене вдруг показалось это противоестественным. Отвратительным. Как спокойно и собранно плывут все параллельными курсами. Вечные похороны. На которых никто ни на кого не смотрит. Она ощутила вкус собственного отвращения. Она утвердилась во мнении о себе самой. Она труслива. Конформна. Хотелось глоток бурбона. Против этого металлического привкуса. "Ага, — подумала Хелена, — так вот до чего мы докатились". А потом спросила себя, откуда взялась сумка Хенрика. Где она была все это время. Всяко не на Ланнерштрассе.

Герт Шторнтберг позвонил Хелене на работу. Не могли бы они поговорить. Он хочет поблагодарить ее. И попросить совета. Он знает от Пупсика, что она сделала. Хелена договорилась о встрече. В голову не пришло ничего, кроме кафе "Захер". Его проще всего найти. Он попросил ее встретиться в тот же вечер. Он должен уезжать. Да. Если так, сказала Хелена. Ей не хотелось. Нет никакого смысла. В обед Хелена должна встречаться с каким-то господином Роцеком. В "Хилтоне". В холле. Уходя, Надольный сообщил ей об этом. В час дня. Хелена никогда еще не была в этом отеле. Вошла со стороны парка. Как ей найти в этом огромном холле незнакомого человека? Почему Надольный не мог пригласить его в бюро? Хелена чувствовала себя потерянной и беззащитной. Она подошла к первому слева столику бара. Села. Спросила бокал шампанского. Держала бокал в руке и осматривалась. Ни за одним столиком и ни на одном диване не было одиноких мужчин. Как бы то ни было, я — здесь, подумала она. Решила подождать двадцать минут. И уйти. Глядела в бокал. Надеялась, что этот Роцек опоздает и ей не придется встречаться с ним. Хелена выпила залпом шампанское. Резкое на вкус. Она расплатилась. Когда она встала, к ней повернулся мужчина за соседним столиком. Не ее ли фамилия Гебхард. "Да", — отвечала Хелена. "Wonderful", — произнес мужчина. Он был невысок. Приземист. Бицепсы распирают рукава. Лицо рябое и загорелое. Рядом с ним сидел бледный пожилой господин в костюме в тонкую полоску. Рябой подхватил Хелену под локоть и усадил за свой столик. Не вставая. "Я — Клаус Роцек. Это — мистер Гольденберг". Хелена кивнула. Похоже, мистер Гольденберг не собирается подавать ей руку. "Лео очень рекомендовал вас". Хелена с недоумением поглядела на Клауса Роцека. Потом сообразила. Ведь Надольного зовут Леопольд. "Неужели?" — улыбнулась она мужчинам. Роцек улыбнулся в ответ. Мистер Гольденберг смотрел в стол. Роцек заказал Хелене еще бокал шампанского. Рассказал, что знает Надольного по совместной охоте в Венгрии. И он a real good guy [3] . Этот Лео. И Лео предложил помочь решить их проблему. Им нужен кто-нибудь с организаторскими способностями и тонким чутьем. К каждой фразе Роцек прибавлял "you know" [4] . И сразу объяснил почему. Он живет в Нью-Йорке. Работает там. А там привыкаешь к этакому. You know. Роцек Хелене понравился. Мистер Гольденберг по-прежнему глядел только в стол. Или же откидывался назад и смотрел на людей, что поднимались и спускались по лестнице в центре холла. Прошло много времени. Хелена уже знала, где Роцек родился. А именно, в Бургенланде. Где он ходил в школу. В Айзенштадте. Как его в семнадцать лет отправили к родственникам в Америку. Там он и остался. Внезапно Гольденберг нагнулся вперед. "I want to state my business. If you don't mind". — "O Harry. Yes. By all means do!" [5] Гольденберг говорил в стол. "My friends. A group of friends. We are doing a tour of Europe. Coming fall. And we like to do things in each place according to history. Roman baths in Rome. Corrida in Madrid. That sort of thing. You see. In Vienna we like to have a ball. In grand style. Baroque. You understand. The venue should be very private. And we think, we should have shoes, silk stockings and crowns. Detailed particulars you get from Klaus. I've got to lie down. I have to do business in the afternoon. Good bye" [6] . Говоря, продолжал глядеть в стол. Встал и ушел. Хелена посмотрела на Роцека. Роцек смотрел вслед Гольденбергу. Вид у него был нервный и виноватый. "Не is pissed. I can see that. You know" [7] . Но. Полагаю, это не ваша вина, сказала Хелена. "Нет. Нет. Это все дела. Вечно дела. Money is an unparalleled rival [8] . You know". Роцек заказал себе еще кофе, а Хелене — еще шампанского. Пусть Хелена составит примерную смету и пришлет ему. Он подал ей визитку. Они сидели и пили. Роцек диктовал Хелене даты, число участников и предполагаемые места проживания. В голове у Хелены было пусто. От шампанского. Роцек становился все рассеяннее. Хелене пришлось переспросить его насчет оркестра. Потом Роцек простился. Она наверняка справится со всеми проблемами. Он распорядился приписать напитки к своему счету. Подписал счет и исчез в глубине холла. В направлении лифтов.

Для встречи со Шторнтбергом Хелена переодеваться не стала. Она сидела в кафе "Захер". Снова под портретом императрицы Сисси. И сердилась. Ее серый льняной костюм измялся. Особенно юбка. Когда она стояла, юбка из-за поперечных складок делалась короче. С тех пор, как она была беременна Катариной, под правым коленом выступила с внутренней стороны вена. Хелена опасалась, что это заметно. Когда юбка задирается. Шторнтберга Хелена узнала сразу. Она видела у Пупсика фотографии. И на Софи он был похож. Хелена помахала ему. Шторнтберг подошел. Он был высокий, широкоплечий, темноволосый, в безукоризненном летнем костюме цвета хаки. Остановился перед ней. Хелене он сразу не понравился. Она пожалела, что пришла. Она глядела на его дорогие туфли. Этот мужчина получает все, чего хочет. Хелена сердилась на себя. И на то, как она выглядит. Шторнтберг сел и заказал минеральной воды. Хелена пила кофе. Шторнтберг поблагодарил за то, что она пришла. Сколько он ей должен. Ей ведь пришлось платить? Той ночью. Хелена отвечала — нет. Она заплатила за такси. Дала на чай людям из Службы спасения. Но от Шторнтберга ей ничего не нужно. Что он знает о деньгах. Банкир. Нет. Все в порядке, сказала она. Как Пупсик чувствует себя? И Софи. Шторнтберг пожал плечами. Хелена видела, что он ее разглядывает. Интересно, чего он ждал, думала она. Она сказала: "Да, я настоящая подруга". Шторнтберг кивнул. Что будет дальше? Да. Ему придется забрать Софи. Это же очевидно. Хелена оцепенела. Ей такое и в голову не приходило. Никогда. Она-то думала, Пупсик сможет получить от Шторнтберга денег. Или же вновь переехать к нему. В Лондон. Бросить все это в Вене. Начать сначала. Хелена глядела на мужчину. "У меня новая жена. Она ждет ребенка. Сначала Софи поедет к моей матери в Гамбург. А там посмотрим. Что же я могу поделать. Я не могу оставить ребенка здесь. Вы должны согласиться со мной". Хелена вспомнила Софи. Как та стояла и говорила: "Добрый вечер". "Но. Тогда Пупсику конец". — "Поверьте, я все испробовал". Шторнтберг поглядел на свой стакан. "Вы знаете другой выход?" Хелена рассматривала свои руки. Они лежали на коленях. На мятой серой ткани. Хелена провела указательным пальцем правой руки по надувшимся синим жилам на тыльной стороне левой. Нет. Она не знала другого выхода. И не знала, что теперь будет лучше для Софи. Не знала, что можно сделать для Пупсика. Она вообще ничего больше не знала. Про себя она произнесла: "А я точно знаю, что ты тоже виноват во всем, Шторнтберг. Старая свинья, вот ты кто. Это я знаю точно". Она почти плакала. И думала, как все было бы просто, если бы у нее был порядочный муж. Тогда она взяла бы Софи к себе. Как минимум — на первое время. А так… Когда же все произойдет? В течение недели, отвечал Шторнтберг. Не сможет ли она потом присмотреть за Пупсиком? Он должен дождаться приезда матери. Кстати говоря, Пупсик на все согласна. Она все подписала. У адвоката. Все улажено. Но должен сознаться, он не знает, действительно ли Пупсик понимала, что происходит. Она принимает таблетки. "Она покончит с собой", — сказала Хелена. Шторнтберг провел обеими руками по волосам. Он ведь за все заплатит. За лечение от наркозависимости. За врачей. За уход. За все. Но она только сидит да улыбается. Это невыносимо. Не могла бы Хелена поговорить с ней? Хелена подумала, не сказать ли этому человеку "нет". Я не стану говорить с ней. У вашей бывшей жены, сударь, связь с моим мужем. Я же всего-навсего ее лучшая подруга. Но она сказала "да". Она поговорит. Присмотрит. Окажет влияние. "Как все это печально", — сказала она. В распухшем горле першило. Она постарается. Пусть он позвонит. У него же есть все телефоны. "Я долго старался вернуть ее", — сказал Шторнтберг. Хелена знала. Она слушала их телефонные разговоры, когда Пупсик орала, что с ней этот номер не пройдет. Пусть-ка он развлекается со своими девками. "Я знаю, — сказала она. — Я знаю". Хелена допила свой кофе. Она устала. Не шевельнуть ни рукой, ни ногой. Ей пора. У нее ведь двое детей? — спросил Шторнтберг. Он тоже встал. Хелена коротко взглянула на него. Глаза у него карие. Она ушла. Расплатилась по дороге с официантом за кофе. Чтобы Шторнтберг не платил за нее. "Вы удивительная женщина", — сказал он. Ты имеешь в виду — скучная, подумала Хелена. Не подала ему руки. Что этот тип вообще знает, подумала она. В машине Хелена задумалась о том, что Пупсик могла бы жить припеваючи. Нормально. По крайней мере. При этой мысли усталость навалилась еще сильнее. Во время разговора Хелена раздумывала, что было бы с ней, если бы у нее забрали Барбару или Катарину. Ужасно. Как только Пупсик могла согласиться. Хелена подумала, что без девочек не смогла бы жить. Ехала домой. Сжимала губы так, что стало больно. Ощущала собственную беспомощность. Шторнтберг вновь объяснил ей, как устроена жизнь. И кто побеждает. В этом мире. Хелена испугалась. Видела, как Софи уходит, держась за руку Шторнтберга.

Хелена лежала на кровати. Сквозь щель в гардинах падали косые лучи солнца. В квартире — полная тишина. Даже холодильник не гудит. Девочки ушли с бабушкой в парк. С улицы — ни звука. Покой субботнего вечера. Хелена лежала на правом боку. Положив под голову правую руку. Левая лежала перед ней на одеяле. Она глядела на секундную стрелку своих часиков. С каждой секундой вероятность росла. Ведь когда-нибудь он должен позвонить. Он ведь говорил. Обещал. Хелена лежала и смотрела на часы. Чувствовала себя свободной. Не задыхалась, как обычно. Когда думала о Хенрике. Ни камня в груди. Ни боли в желудке. Руки и ноги не немеют. И затылок не ломит. Как будто тело существует лишь для того, чтобы смотреть на часы. Как проходит время. Она любила его. В эти минуты. Тут уж ничего не поделаешь, думала Хелена. Снова проснулась. На улице тормозили машины. Хлопали дверцы. Мужские голоса кричали что-то о "победе" и "реванше". Наверное, сыновья соседей напротив. Хелена частенько видела, как они выходят из дома с теннисными сумками. Она проспала четверть часа. Покоя — как не бывало. Хелена смотрела на солнечные лучи. Как танцуют пылинки. Спокойно и невозмутимо. Хенрик не позвонит. Никогда. Наверное. Она одна. Как всегда. И никто из них не считает нужным сказать ей об этом. Сообщить. Ей давали это понять, не звоня. Чтобы сама сообразила. Грегор тоже не говорил ей, в чем дело. Только все больше злился. На нее. Злился. Разве она ничего не замечает, орал он. Ей нужно письменное подтверждение? Хелене хватило бы просто знать, где сейчас Хенрик. Где он пребывает. Существует. И тут все навалилось. Камень в груди. Боль в желудке. Ломота в затылке. Одышка. Головная боль. Хелена лежала на кровати. Часы — перед глазами. Солнечные лучи стали еще более косыми.

Хелена направлялась от "Бройнерхофа" в сторону Нового рынка. Весь день собиралась гроза. Как раз, когда она переходила Доротеергассе, начался ливень. Полило как из ведра. Улицы тотчас опустели. Хелена оставила машину у Альбертины. Она перебегала от одного входа в магазин до другого. На ней были серые лодочки. Те, что подходят к серому льняному костюму. Они будут испорчены. Хелена поспешила вниз по Планкенгассе. У автобусной остановки затормозил красный "порше". Водитель перегнулся и открыл дверцу. Хелена плюхнулась на сиденье. Лицо мокрое, с волос капает. Хелена рассмеялась. Мужчина сразу тронулся. Улыбнулся. Спросил, куда ей. Хелена все смеялась. Она не знала его. Когда садилась, на минуту показалось, что они знакомы. Ей показалось забавным так вот просто сесть в машину к незнакомому человеку. Он и заговорил с ней так, словно они постоянно встречались. "Вернер Черни", — сказал он. Ведь когда такой дождь, можно не ждать, пока тебя представит гувернантка. Да, Хелена тоже так полагала. Все еще смеясь. Разумеется. Хелена представилась. Они заговорили о погоде. Вот так потоп, такое бывает раз в жизни. Отчего так, спросила Хелена. Мужчина искоса поглядывал на нее. Ему нужно на Шпиттелауэрплац. Это около вокзала Франца Иосифа. Там он живет. Ей это подходит. Пусть он высадит ее у стоянки такси. Не довезти ли ее до дому, спросил Черни. Нет. Нет. Хелене не хотелось, чтобы ее видели в такой машине. И не нужно ему знать ее адрес. Не то придется пригласить его выпить. В благодарность за спасение. Они говорили о погоде. Ливень не кончался. Повсюду — потоки. Вдоль улиц неслись ручьи. Дождь стеной окружил машину. Больше никто не ехал. Черни двигался медленно и осторожно. По стеклу метались дворники. Лишь на мгновение было что-то видно. Потом стекло тут же заливало. Они ехали вниз по Больцмангассе. Мимо американского посольства. Черни повернул направо на Альзербахштрассе. Мимо вокзала. Потом налево. Направо мимо вокзала. Справа от вокзала высокие жилые дома окружали площадь. В середине — старые платаны. Черни сказал, вот они и приехали. Ей лучше зайти. Не повредит стаканчик чего-нибудь. А такси он не видел. Верно, Хелена тоже не видела. Они побежали к двери. Хелена тут же снова промокла. На туфли и глядеть не хотелось. Им конец. Черни открыл входную дверь. Они вошли в великолепный вестибюль прошлого века. Пестрые витражи. Золотые лампы. Мрамор. В квартире Черни первым делом принес полотенца. И попросил Хелену снять туфли. Она скинула лодочки. Оставила их в прихожей. Хелена обернула голову полотенцем. Последовала за Черни в комнату. Большая комната. Огромные окна выходят на площадь. На деревья. "Как у меня дома", — сказала Хелена. "Чего тебе налить?" — спросил Черни. Хелена села на диван. "Хереса. У тебя есть?" Хелена глядела на свои ноги. Почему она говорит этому мужчине "ты". Не хотелось поднимать глаза. Она злилась на себя. Как ее сюда занесло? Хелену охватило отчаяние. Оно усиливалось с каждым взглядом на окружающую обстановку. В комнате царил Дональд Дак. Светильники в виде Дональда Дака, балансирующего на клюве лампочкой. Вазы в виде Дональда Дака. Из Дональдовых голов торчат искусственные цветы. Розовые и абрикосовые. На пепельницах нарисован Дональд Дак. Вышит на подушках. Сплоченными рядами Дональды носятся по гардинам. Дональд держит стеклянную крышку стола. По всем четырем углам. Справа и слева от дверей стоят Дональды с подносами. На полу — большой персидский ковер. Хелена поставила рюмку под нос одному из Дональдов. Черни расхаживал по комнате. Со стаканом в руке. Не смотрел на нее. Оба молчали. Хелена подошла к окну. Дождь не кончался. Ливень перешел в сильный обложной дождь. Створка окна открыта. Пахнет свежестью. Дождь шуршит в листьях. "Ты не присядешь?" Черни стоял у Хелены за спиной. Она чувствовала его дыхание. Затылком. Волосы она закрутила полотенцем. Черни был такого же роста, как она. В туфлях она была бы выше. "Ах, нет", — молвила Хелена. Хрипло. Рассердилась на себя. Откашлялась. Прочистила горло. Слышала собственное дыхание. Громкое. Пыхтящее. Ей казалось, будто что-то давит на нее. Просто топит. Прочь из этой квартиры. Неловкость все росла. "Ты ведь тоже хочешь. Сознайся. Это так просто". Хелена колебалась. Минуту. Вот так прямо сейчас, с этим мужчиной? А потом больше никогда не видеть его? После этого? Хелена оглянулась. Ей пора, сказала она. Сейчас же. Сию минуту. Да. Немедленно. Черни повернул ее к себе. Хотел поцеловать. Успел почистить зубы, пока ходил за хересом. От него пахло зубной пастой. Хелена оттолкнула его. Наклонилась и размотала с головы полотенце. Протянула полотенце Черни. Пробормотала: "Большое спасибо". Он взял полотенце. Сложил его. Он ничего не понимает. Она ведь пришла? Или? Он же ее не заставлял. Или? "Мне очень жаль", — сказала Хелена. Пошла. Сунула ноги в мокрые туфли и направилась к выходу. Сбежала по лестнице. Черни крикнул ей вслед: "Идиотка!" И еще что-то. Хелена не слышала. Побежала под дождем по улице. Снова рассмеялась. Добежала до стоянки такси рядом с вокзалом. Пришлось долго ждать. Хелена поехала домой. Дома залезла в горячую ванну. Свою машину она забрала на следующее утро.

Хелена пошла на лекцию. В магазине встретила однокашницу, и они забежали к "Майнлю", выпили кофе. Хелена расспрашивала ее, что происходит. В интеллектуальной сфере. Она нигде не бывает. Хелена и не узнала бы ее. Та поздоровалась первой. И имени ее Хелена тоже не помнила. Поэтому разговаривала с ней особенно долго. Тогда-то она и услышала про лекцию. На которую собирались все. Лектор — некто Фабиан Андингер. То, что он читает о Томасе Бернхарде — это что-то. Просто последний крик. Томас Бернхард Хелене никогда не нравился. А два года назад она перестала читать. Последние два года книги в руки не брала. Забыла уже, как это делается. Хелена сказала фрау Шпрехер, что сходит за канцелярскими принадлежностями, и поехала в университет. Лекция была в сорок первой аудитории. В главном здании. Хелена шла по указателям. Чувствовала себя чужой. Лекция началась в одиннадцать. Хелена рассчитывала, что лекция начнется позже. И опоздала. Вошла. Лектор уже говорил. Пришлось пробираться мимо него. Все места у проходов заняты. Пришлось просить пропустить ее. Студент неохотно встал. Хелена устроилась почти в середине второго ряда. Лектор стоял перед ней. Лет сорока. Темные волосы с седыми прядями. Стройный. Пиджак он положил на кафедру. Остался в рубашке с галстуком. Когда он особенно энергично разъяснял что-нибудь, галстук подпрыгивал и качался. Казалось, он предпочитает приглушенные цвета. Серовато-розовая рубашка. Серо-зеленые брюки. Коричневый ремень. В рисунке галстука все эти цвета перемешаны. Черные сандалеты и черные носки. Он рассказывал о несостоятельности художника относительно аполлонического идеала. О позиции арбитра, занимаемой различными рассказчиками от первого лица. Как в начале произведения эти рассказчики судят сами себя. Пока в конце не осуждают прочих на смерть. Из-за этой самой несостоятельности по отношению к идеалу. Что Ауэрсбергер был вынужден покончить с собой, поскольку он неудавшийся художник. Как повествователь чувствует, что над ним совершают насилие. Как он этим упивается. И лишь позже осознает, что происходит в действительности. Слишком поздно. Когда ничего не изменить. Как сексуальность в текстах оказывается подспудной, зашифрованной на стадии полового созревания. Что все тексты — тексты безумия. И как в "Рубке леса" живут виновные. Разжирев. Как просчитались жертвы. Потому они и жертвы. Как боятся женщин. Избегают. Ненавидят. Как они выступают в образе фаллически наказующей матери. Или же страдающей депрессиями. Но всегда соотнесены с мужчиной. Как женщину желают и проклинают. Хелена слушала. Все вокруг записывали. Студентка перед ней писала красным фломастером на нелинованной бумаге. Хелена читала, что она пишет. Ауэрсбергер = Ламперсбергер. Читала она. И "жирный". И "музыканты — последователи Веберна". "Гомосексуальность" подчеркнута. Студентка писала крупно. Выворачивая кисть. Когда лектор смотрел в сторону или зачитывал цитату из книги, она доставала из сумочки зеркальце и поправляла волосы. Она сняла куртку. Потом пуловер. Сидела в майке на тонких бретелях. Хелена глядела на нее. Определенно, студентка заняла это место прямо у ног лектора сразу же после предыдущей лекции. Ждала под дверью. Рядом с ней сидели две женщины зрелого возраста. У одной — диктофон. Она то и дело проверяла, идет ли запись. Женщины писали в тетрадках с пестрыми обложками. Когда лектор сообщил, что Бернхард мстит женскому началу, изображая, как женщины делаются старыми и отталкивающими, как их, жирных и обрюзгших, бросают ради молодых, ради красивых, обе посмотрели друг на друга. Обе они были изящными. Элегантными. Тогда женщины уже не опасны, продолжал лектор. Только красота. Только женская красота представляет опасность. Лектор говорил плавно и напористо. Захваченный темой. Этого Хелена и боялась. Она даже знала об этом заранее. Все это ее больше не интересует. Ей больше не интересны выкрутасы писателей. Хелена слушала лекцию, дивясь обилию мыслей. Соображений. Ей стало грустно. Она так долго этим занималась. Отдавалась этому. Тому, что думали другие. И. Ведь попытка лектора раскрыть биографию посредством творчества не увенчалась успехом. Хелене все казалось, что книжками Бернхарда ее хотят наказать за что-то, что она потом будет обязана совершить. В качестве задания. По этой литературе. Его книги она всегда понимала как выпад. Личный. Не против системы. Против нее самой. Будучи женщиной, она и так не могла найти своего места. Или не хотела. Можно злорадно следить за крахом мужчин. Которые потом увлекают за собой в пропасть и женщин. Которые могли просто жить. Она чувствовала, что есть в этом некий потаенный напористый фашизм. Тайная зависть к тем, кто может позволить себе фашизм открытый. И глубокое презрение к людям. А может, и это тоже ловушка. В конце концов, изображать человека — господина жизни стало уже нельзя. Стало быть, изображалась противоположность. Неудачники. А виноваты в этом женщины. Во всем. А теперь и этого нет. Ни у кого нет детей. Персонажей избавляют от взросления. Вечные дети, полные укоризны. Оглядывающиеся на злых родителей-фашистов. От которых они взяли все. Все конечны. Без продолжения. Загнаны в прошлое. Хелена сидела. Слушала. Смотрела. Отдавалась своим мыслям. И надеялась, что обсуждения не последует. Хотелось выйти. Но обсуждение последовало. Зрелая дама, та, что с диктофоном, сказала, что такого от человека требовать нельзя. Высшего. Это было бы несправедливо. Хелена глядела на свою сумочку, лежащую на столе. Кому-то снова понадобились исключения. Дама возмутилась. Это несправедливо, повторила она. Хоп, подумала Хелена, снова все в дураках. И поздравила господина Бернхарда. Женщина сердилась на автора. Следовательно, провокация удалась. Писатель и мужчина опять торжествовал. Конечно. Но ее не устраивала жестокость его принципов. Ведь не все же так ужасно! Хотя спокон веку это именно так. И, желая отдать этому мужчине должное, она освободилась от его принципов. Назвав их несправедливостью. Бесчеловечностью. Но если бы ей понять. И свою роль тоже. Она бы сняла с мизинца печатку и выбросила. И бриллиантовое кольцо туда же. И повесилась бы на своем шарфе. Так что пусть лучше не понимает, думала Хелена. А как, должно быть, нелегко быть мужчине изнасилованным. Употребленным. Женщин-то жизнь тренирует. А что остается женщине? Дети. При неумолимости вторгающейся во все реальности это тоже свобода. Женщина продолжала разговор с лектором. Смотрела на него снизу вверх. Он сказал: "Не будем попрекать автора его героями!" Студентка сидела, покручивая локон. Улыбалась лектору. Хелена спросила себя, относилась ли она к кому-нибудь с таким обожанием. Надеялась, что — нет. Заставила сидевшего рядом студента встать и пропустить ее. Хелена ушла первой. Последние станут первыми, подумала она.

Хелена купила гамбургеры в «Макдоналдсе» на Шварценбергплац. И кока-колу в киоске у трамвайной остановки. Девочки были в полном восторге. Ей нужно почаще ходить на лекции. Набросились на макдоналдсовские упаковки. Поливали кетчупом жареную картошку. Открывали банки с колой. Хелена пила кофе. Есть не хотелось. С почтой пришло извещение о заказном письме. Еще одно письмо из банка. Наверное. Еще пришло письмо от адвоката. Доктора Рональда Копривы. Он учился с Грегором в школе. Никогда Хелене не нравился. Один из тех низкорослых толстяков, что вечно делают намеки. На собственное величие. И все в таком духе. Его жена, бывшая намного моложе, Хелене нравилась. Грегор обратился к нему. Конечно. Она держала письмо в руке. Не могла его распечатать. Но придется. За нее этого никто не сделает. Хелена сидела у девочек. Они делали уроки. Потом. Да. Барбаре можно к Нине. Но только когда все будет сделано. А Катарина? Дома останется? Да? Да, можно сходить за новыми красками. Но не очень долго. На Деблингер Хауптштрассе. Хелена дала деньги. Если что-нибудь случится — бабушка дома. А она позвонит. До скорого. Хелена обняла дочек и поехала.

Хелена ехала на Хеенштрассе. Письмо адвоката лежало рядом с ней на сиденье. Она выехала на Кроттенбахштрассе. Потом — на Агнесгассе. Проехала Зиверинг и вверх, в лес. Осторожно поворачивала. Ехала не быстро. На Хеенштрассе повернула налево. Остановилась под Кобенцлем. Оставила машину у обочины. Вышла. Перед ней — вся Вена. Направо и налево — Дунай. К центру города домов все больше. Два темных кубика Центральной городской больницы. Хелена глядела вдаль. Палило солнце. Ей было страшно. В горле пересохло. Она знала, что будет в письме. Что там написано. Что ей придется прочесть. Она надеялась. Нужно признаться, что надеялась. До тех пор, пока не нашла письмо в прихожей, все надеялась. Не было никаких причин для надежды. Наоборот. Теперь. Стоя над Веной, она поняла, как глупо это было. Жалко. Если бы не дети, она бросила бы письмо в урну на обочине. И ушла. И больше никогда не давала бы о себе знать. Исчезла. Словно ее никогда и не было. Она и дальше могла бы любить Грегора. Кто бы помешал. Он не знал бы. Она могла бы делать что захочет. Но так. Стоя на солнцепеке, глядя в сторону Венгрии, Хелена страстно желала, чтобы Грегор умер. И конец всему. Никаких споров. Конец. Хелена вернулась к машине. Взяла письмо. Секунду держала его в руках. Подумала, что с удовольствием разорвала бы его. От злости. Села в машину. В духоту. Вскрыла письмо. Все было как она и ожидала. Она ничего не получит. Минимальные алименты. Дети остаются с ней. Грегор даже не собирался дальше участвовать в их воспитании. Она может и дальше занимать квартиру. Пока дети не достигнут восемнадцати лет. С этого момента ей придется платить Грегору за квартиру. А те, кто будет проживать в квартире до наступления указанного срока, должны платить за проживание немедленно. Квартировладельцу. То есть Грегору. Хелена представляла себе, как Грегор говорил с Копривой. Об этом. Она убила бы его. Или переехала. Машиной. И еще раз, задним ходом. Представила себе, как колеса подпрыгивают на его жирном брюхе. Ужасно смешно. Грегор намеревался стать ее сутенером. Получать деньги с ее любовников. Квартплату Грегор и Коприва назначили в пятнадцать тысяч шиллингов. Это будет… Хелена подсчитала. Это будет пятьсот шиллингов за ночь. Стало быть, во столько они ее оценили. Хелену затошнило. Она опустила голову на руль. Теперь она знает все самое худшее. Наверное, все же следует врезаться в дерево. Хелене хотелось, чтобы со смертью все решилось само собой. Она глубоко вздохнула. Чтобы прошел спазм в горле. Тронулась. Открыла оба окна. Волосы все время падали на лицо. Нужно поторапливаться. Уже давно пора быть на работе.