Толик сделал страшные глаза.

– Сейчас узнаешь! – Почти коснувшись губами уха московского инспектора, прошептала Глаша. Он тут же попробовал снова поймать ее в объятья, но в эту секунду Усадьбу огласил истошный вибрирующий бабий визг. Толик, будто только этого и ждал, рывком распахнул дверь и бросился в коридор. Глаза Даниила обреченно застыли:

– Это какое-то трагическое дежа-вю! – Произнес он, выпустил руку Глафиры и поспешно направился вслед за Толиком. Она, не медля ни секунды, прошмыгнула за ними.

Вопль продолжал тонко вибрировать.

Следом за инспекторами Глаша вошла в Готический зал. Визжал Эдик. Он закрыл уши ладонями, зажмурил глаза и широко разинул рот. Всем корпусом он был развернут на рояль.

Толик подошел к Эдику сзади и деликатно постучал пальцем по плечу. Вопль оборвался. Эдик обернулся и увидел перед собой незнакомого мужчину в голубой форме с блестящими погонами.

– Полицию вызывали? – Негромко спросил незнакомый мужчина. И добавил. – Я участковый.

– Вызывали! – Экзальтированно ответил Эдик, блеснув сотней блесток на желтой футболке. – Я чуть не умер!

Краем глаза фотограф заметил у двери еще одного мужчину, но уже не в форме, а в светлом костюме. Тот, в отличие от круглого коренастого участкового, был высок и подтянут. В зал вошла, и остановилась чуть поодаль молодая женщина в длинном черном платье, распущенными по спине и плечам темными волосами и совершенно необыкновенными карими глазами. Единственным украшением на ней был большой рубиновый крест на груди.

– Вот это фактура! – Безо всякого перехода, так же экзальтированно продолжил Эдик и направился к Глафире. – Вот это Готика! Взгляд! Кожа! Понимание пространства! Трагедия! Тайна! Непостижимость во взгляде! Вот, что должно быть на моих работах!

Фотохудожник обернулся к двум зеленокожим сонным моделям, которые, как вцепились друг в друга во время Эдикова визга, так и окаменели в центре зала. Они еще не пришли в себя.

– Вы меня понимаете? – Нервно спросил у них фотохудожник.

– Они сейчас никого не понимают! – Хрипло и резко ответила вместо них Любовь Петровская. Она неподвижно стояла рядом с мрачным смуглым субъектом в джинсовом костюме. – Ты у них последние мозги своим криком снёс, идиот!

– Я испугался! – вильнув плечами, ответил Эдик. – Где полиция?

– Позади тебя. – Затянувшись нескончаемой сигаретой, ответила мадам и устало закатила под потолок обведенные черным углем глаза. – Кретин!

Эдик, расставляя при ходьбе носки туфель в разные стороны, как балерина, подошел к участковому уполномоченному и, взяв его под руку, протащил с собой:

– Вот, полюбуйтесь! Я не могу работать в такой нервной обстановке! Я художник, а не мясник в Гастрономе!

Даниил с непроницаемым лицом тоже приблизился к месту нервной трагедии художника и внимательно оглядел рояль.

Глаша с любопытством вытянула шею и содрогнулась.

К утру натюрморт стал страшен.

От ночной пугающей красоты, от которой замирало сердце, не осталось и следа.

Кровь запеклась и высохла. По краям она превратилась в темно-коричневую корку и кое-где неприятно потрескалась. Пожухлые, потерявшие форму розы вклеились краями тонких лепестков в жуткую застывшую поверхность омертвевшей лужи.

– Это кровь! – Округлив глаза, значительно проговорил Эдик. – Это заговор против меня! Я знаю, знаю! Это мои недоброжелатели хотят сорвать мне съемку! Ах!

Эдик порывисто отвернулся в угол, прикрыл глаза ладошками и быстро залился в три ручья – совершенно настоящими, прозрачными, крупными слезами.

Глаша даже рот приоткрыла от всего происходящего. Толик неловко топтался на месте, заметно растерявшись. Потом сделал шаг в сторону глотающего слезы Эдика:

– Да ладно тебе! Ну, кровь и кровь! Чего ты как баба?

– Ааааа!!! – Простонал фотохудожник, закинул руку на лоб и, расставляя в разные стороны носки от туфель, выбежал из зала.

– Чего это он? – Удивился Толик. У Даниила в глазах плясали веселые искры.

Любовь Петровская прямо на пол выкинула из мундштука остатки выкуренной сигареты. Из маленького, осыпанного гранеными стекляшками мешочка, надетого на запястье, вытащила блестящую пачку, достала новую сигарету, ловко вставила в мундштук и снова закурила. Выпустила дым почти в лицо Толику и хрипло сказала:

– Побежал в машину рыдать. Да ну его! Пусть бежит, а то поговорить не даст.

– Что ж, давай поговорим. – Согласился Толик. – Тебя, как я вижу, не напугали эти розы в крови.