облицовочный наличник раскололся пополам. Невольно это взбодрило и придало

уверенности. Второй удар оказался не менее эффективным: появилась шаткость

половинок дверей и щель. Демин отошел на шаг, чтобы нанести еще один, может быть

решающий удар, но в этот момент дверь распахнулась, и в помещение вошли двое мужчин

в белых халатах. Под руки они вели чем-то расстроенную женщину в сером халате, очень

напоминающую ему собственную жену. Один из них – мужчина интеллигентного вида –

благодарно посмотрел на Демина и сказал:

– Спасибо, коллега. Завхоз куда-то делся с ключами… Кстати, профессор, это ваша

пациентка. Узнаете? Она тут сделает небольшую уборку, посмотрит сюжет под

наблюдением Сорина, примет душ, и придет к вам в кабинет.

Демин вопросительно окинул все вокруг, выискивая предполагаемый экран для

демонстрации фильма.

– Да. Вы правы. Сегодня рабочие занесут кресла, облагородят по-настоящему

смотровой зал. Она подготовит шторы и… в общем, наведет порядок.

Демин не сразу нашел что сказать. Застыл на месте, наблюдая за мужчиной, названным

Сориным и копией своей жены. На его месте другой либо постарался выбраться из

тяжелого сна, в котором сами попытки снятся реальным миром и составляют замкнутый

круг, не имеющий выхода. Либо, будучи помешанным на фантастике, наивно решил, что и

в самом деле каким-то образом оказался в другом времеизмерении и принимал бы все как

есть. Но тогда сюжет не отвечал бы задуманному, Демин был бы не Сабуровым, был бы

жив и здоров, что не входило в коварные замыслы автора. И стук обрезком трубы о

99

закрытую дверь не ударил бы по ушам громом, а стучал бы колесами методично на стыках

рельс, как стук маятника мирно текущего времени. И молодая симпатичная проводница не

сказала бы отработанным штатным голосом «Подъезжаем, Харьков!»

За окном мелькали знакомые товарные платформы, складские постройки, стрелами

разъездные пути, зебровые тупики, семафоры…

Через полчаса Роберт спустился в подземный переход Южного вокзала в метро, а через

двадцать минут с волнующим сердцебиением подходил на улице Полевой к кирпичному

дому своей жены Евгении, тестя Георгия Ефимовича, тещи и дворового пса Гранита. У

Роберта здесь своего ничего не было. Он всегда отмечал это с усмешкой, словно издевался

над большинством своих соотечественников людского мира, сгорающих в меркантильном

бесконечном соревновании обогащения. Все его богатство было при нем, а точнее – в его

подсознании и памяти, – втайне даже от него самого хранящие немыслимое наслаждение

творчеством. Сердце усиливало звук только от одной мысли, что сейчас он, наконец,

обнимет любимую, за вкусным домашним обедом поделится впечатлениями хорошего и

плохого и взвесит выражение на ее милом личике…

Так и получилось, как должно было.

После обеда, они развалились на диване в гостиной, он вытащил из дипломата

растрепанные листки рукописи и, улыбаясь, протянул Женечке:

– Новый… Только начал. Первая глава. Прочитай. Еще лучше – перепечатай, если

найдешь время. Меня интересует твое мнение в отношении цензуры. Не слишком ли?..

Евгения сменила радостное выражение на хмурое и беспокойное. Ее милое нежное

личико вдруг стало жестким, замкнутым.

– Да не волнуйся ты. Я же не призываю читателя к государственному перевороту, –

пошутил он явно неудачно.

– Роберт, ты забываешь…

– Что, дорогая?

– Что и у ветра есть уши.

– И у моря…

– Да.

– И у пустыни Сахара, – смеясь, набирал ассортимент Роберт.

Женечка сморщилась, как от кислого.

– Роберт, прекрати. Мне не смешно. Ладно, но лучше, ты мне прочитай. Мне твоих

каракуль не разобрать. Случайно не на тему, которую ты мне рассказал за обедом? –

осторожно спросила она.

Роберт кивнул.

– Ты с ума сошел! Зачем тебе это? Тебе что, жить надоело?! Или больше всех нужно?

– Ты знаешь, я почувствовал, словно Сабуров это я. Мне трудно тебе это передать. В

общем, что будет, то и пускай. Давай сейчас. Пойдем в сад под нашу яблоню. Прихвати