фруктовых деревьев старого поселка вдоль домиков. Останавливался возле дома своего

приятеля, переступал через высокий уступ у калитки…

Делал он это напряженно. Медленно поднимал ногу, сгибая ее в колене, и вступал в

чужой двор. Год от года это ему давалось с нарастающей трудностью. Он не болел –

просто старость сковывала все больше. Незаметно приходило одиночество. И еще… в

последние годы он все больше ощущал на себе то прошлое, за которое приходилось

расплачиваться сейчас.

Солнце медленно поднималось к полудню. Во время максимальной людской занятости

тоскливые мысли лезли в голову, заставляя искать встречи не с людьми, а с предметами,

прожившими одну с ним жизнь. Ведь ничто так не изменяется, как изменяется человек, и

поэтому он приходил сюда, когда не было дома хозяина, и на пороге встречал его не

школьный товарищ, а старый пес Гранит.

Войдя во двор, он подумал, что каждый раз повторяется одно и то же. Пес

гостеприимно ведет его в сад, останавливается возле столика, приглашает сесть на

скамейку. Подобрав под себя хвост, приседает у ног и устремляет на бывшего своего

хозяина долгий ожидающий взгляд. Кусочек колбасы он проглатывает мгновенно, клацнув

два-три раза зубами, и снова смотрит в ожидании разговора.

– Ты все живешь? – на этот раз спросил он Гранита, словно давно ждал собачьей

смерти. – А я вот, брат, того… надумал сегодня ночью одну мысль. Допустим, идет человек

своей дорогой, идет и оставляет на ней чего захочет. И хорошее и плохое. Да не знает он,

что к старости придется возвращаться по той же дороге назад, – он положил неуклюжую

руку на темень пса, помолчал, продолжил мысль, – хорошо, если встретишь хорошее…

Гранит прилег, положив на передние лапы острую морду, поморгал, приготовившись

слушать.

– Вот пришел посоветоваться с тобой. У тебя, брат, опыт. У тебя другой хозяин. Дом

другой…

Гранит прерывисто вздохнул, глянул на него. И стало понятно – пес ответил «Да».

Тогда он сказал:

– Ты меня, конечно, извини. Но я хотел, как лучше. Как бы тебе это объяснить? – он

поискал вокруг себя, поднял бумажку, в которую была завернута колбаса. – Вот! –

обрадовался он. – Тебе здесь еще колбасу дают? Так, как и раньше?

Гранит насторожил уши, слегка округлив глаза, и снова ответил ему.

– И мне дают, – сказал он, пожевав губами, – а чего бы не давать, если заслужили,

правда?

«Но мне было вкуснее, когда я жил у тебя», – коротко облизнувшись, словно поправил

его Гранит.

– Еще бы! Я тогда занимал хорошее место, много денег получал. Хватало на всех, даже

на внуков. Дочь одевал… во все импортное, да экспортное. С самых пеленок берег от

забот-волнений.

«Это людей портит, особенно смалу, – пес глянул на голую бумажку, покосился

недовольно, – они становятся жадными. Вот и она тоже. Никогда даже кусочка от своего

вкусного большого куска мне не давала. Думал – так надо, так принято у людей».

– Да, – сказал он, – теперь я это и сам понял. С тех пор, как ты здесь… нас «снесли» и

дали нам государственную…

«Знаю», – вскользь, словно заметил Гранит, медленно повернув голову в сторону.

– Помнишь, я приходил к тебе с внуком? Знакомил. Так вот, вначале я жил в маленькой

комнате. Дочь с мужем располагалась в другой. Потом Димка родился. Стало тесновато.

Ребенку нужна отдельная комната, детская. Я решил… перебрался на кухню. Мне там, в

103

общем, неплохо. На ночь я ставлю раскладушку… Ты же знаешь, моей Ульяны уже нету.

Вспомни, как она тебя любила, когда жили в своем доме!

«Да, время было! – зевнул Гранит, сладко вытягивая задние лапы. – Но мы отвлеклись.

Ты же пришел посоветоваться. Что там у тебя, выкладывай!» – Гранит поднялся, опустил

морду, обнюхал рядом новое место и завалился там на бок.

– Время, говоришь? – подхватил взволнованно. – Да возьми ты Сеньку-пьяницу.

Который не раз колотил тебя по бокам за то, что лазил к нему в огород… Сколько знаю его

– всю жизнь истязал семью свою попойками и мордобоем. Теперь он живет в тепле и