уюте. Нашла его старшая дочь, Настасья, где-то в другом городе на задворках. Привезла

домой. Вот ведь в чем фокус! И хочу я после этого тебя спросить: почему не я то был, а

он? А? Молчи, не знаешь, – махнул он рукой на Гранита, на его равнодушный взгляд. – Э-

э! Да что там говорить! Заболтался я, – сказал он, озабоченно посмотрев себе под ноги. –

Пора возвращаться. Надо и на завтра что-то оставить, – сказал он, привстал, выравнивая

спину.

Гранит предупредительно вскочил и пошел рядом спокойной походкой, как бывало в

прежние годы, когда оба они были моложе.

– И еще я хотел тебя спросить вот о чем, – он нагнулся к собачьей будке, установленной

возле крыльца под навесом, пощупал дощатую ее крышу – не протекает ли? Корявыми

пальцами постучал по боку будки, прислушиваясь к звукам, идущими из теплого лаза.

Минуту осматривал ее, словно арбуз выбирал на базаре:

– Как твой дом? Не холодно ли? – сказал, заглядывая во внутрь.

Гранит, воспользовавшись близостью лица своего бывшего хозяина, лизнул в дряблую

щеку его, ревниво сунул морду в окно будки.

– Да, вижу. Сделано капитально. Парового отопления даже не нужно. Молодец твой

хозяин. И у меня будет свой угол. На всем готовом буду, брат, жить. Ну, как бы тебе,

подоходчивей, по-человечески объяснить? Словом, мои хозяева где-то там, – он поднял на

уровне глаз сморщенную ладонь, – выхлопотали для меня путевку на постоянный курорт

до конца моих дней. Ни тебе магазин. Ни тебе – плита с кастрюлями. Пришел, как барин,

поел и иди себе гуляй, отдыхай. Как вот ты, например. А что, разве мы с тобой не

заслужили? Старость, она знаешь какая? Она капризная, надоедливая. И главное – все

правильно, пожил свое – не мешай детям. Они – твое продолжение, – произнес он,

выставив палец и тыча им в нос Гранита.

– Теперь у тебя другой хозяин. Ведь трудно с непривычки-то было? И жизнь у тебя

похуже, чем была раньше. Это я виноват. Считай – измена. А ты помалкиваешь. Значит,

прощаешь меня. Ведь простил?

Он пошел к калитке и остановился. Гранит присел рядом, задрал голову, осклабясь,

вывалил язык, часто задышал.

Коричневые глаза смотрели в самую душу и что-то хотели сказать. Он опередил пса,

боясь услышать упрек:

– Но ты не обижайся. Ведь сам посуди – кто я был тогда? Хозяин. А теперь? Ну, скажи,

как бы ты жил, если б остался у меня? – он открыл калитку, тяжело переставил ногу через

уступ, и уже отходя от дома своего приятеля, сказал сам себе:

– Все же неприятная мысль мне ночью в голову пришла!..

От мучительной бессонницы голова не сразу просыпалась. Роберт вспоминал утреннее

забытье и, копаясь в подробностях покинувшего его сноведения, с возмущением осуждал

себя за подлую роль, какую придумал для него в нем фантастический чудотворец. Такого

просто ему бы не пришло в голову, если не считать это фрагментом еще одной истории,

ничего общего, не имеющего с сюжетом Демина. Сам же Демин в замешательстве стоял,

раздумывая, заходить ему или нет в дверь с собственной фамилией. Наконец, решил, что

ничего не потеряет, если зайдет, и может быть, что-то прояснится в новой обстановке.

Взявшись за дверную ручку, заметил торчащий в замочной скважине ключ. Ключ ему

104

вдруг напомнил только что пережитый стресс. Опасаясь повторения, Демин инстинктивно

вынул его и, войдя в кабинет, тут же вставил с внутренней стороны.

Осмотрелся. Все со вкусом было обставлено офисной мебелью. У стены шикарная

тахта с туалетной тумбочкой, платяной шкаф, письменный двухтумбовый стол и

вращающееся мягкое кресло соблазнительно приглашали к творческой работе. Надежды

на прояснение происходящего рухнули. Вместо объяснения главного, добавилось еще

более непонятное, сложное и нелогичное. Было ощущение, будто он все больше

запутывался в путах гигантского паука, который до времени оставался в тени, выжидая

предсмертного конца своей жертвы. Но странно, при виде располагающих к отдыху

атрибутов вместо паники у него появилось безразличие. Он устало плюхнулся на тахту,