Как ты, утушка,

Как ты, серая,

С моря прилетела -

На яблонь взлетела,

Гнездо совивала,

Яиц наносила -

Детей выводила...

И так до поздней ночи, пока медленно, вялыми вспышками не затухали отзвуки очередного праздничного дня, как тлеющие головешки недавнего жаркого кострища...

...Скоро взойдёт солнышко, облив теплом со светом придонские степи, где там-сям притулились к водоёмам хутора со станицами, а пока разгорается заря - предвестник восхода. Мама будит её: "Вставай, чадушка, вставай... сбегай к речке, приняси рыбу - дядя, небось, уж наловил". Поднимается с полушубка, что брошен в коридоре, стараясь не разбудить сопящих братьёв и сестёр. Выходит на ступеньки, увенчанные резной аркой, которая позолочена отсветом заряницы, и вприпрыжку мчится через леваду* к речному извороту. Седая от росы трава холодит ноги, томный её дух плывёт под ветвями грушин, вишен, тёрна... Миновав сад, бежит по клетке*, где красуется пышнокустая картошка, наливается капуста, в хитром узоре переплетений тянутся арбузы с дынями, где днём ярко зажелтеет цвет тыквы... Вот и дядюшка Николай показался, зорко следящий за поплавками удочек из-под надвинутой на глаза фуражки. Обернувшись, широко улыбается: "Здорово ночевала, Стёпушка!" "Слава Богу",- отвечает.

– За рыбкой пришла?

– Ага. Маманя послала.

Неся улов, вспоминает, как прошлым вечером дядья, сев за базами, затянули казачьи песни. Миша заводит, Николай подхватывает, а Савелий - дишканит*. "Фу-у!
– восторгается мысленно.- Как играли, как играли!"

Вскоре рыба зашкварчала на сковородке и проснувшееся семейство предвкушало застолье.

После завтрака всяк займётся своим делом. Еремей понесёт обед в поле, где работает отец с дедом да дядьками, а пока что-то стругает у сарая, сосредоточенно нахмурив брови и закусив нижнюю губу. Ей ноне довелось приглядывать за двойняшками - Ганей и Мишуткой. Те, несмышлёныши, что-то лопочут по-своему, понимая друг друга, смеются, машут ручонками, взвизгивают радостно, увидев присевшую около бабочку. Папаня соорудил им коляску-коробочку на колёсиках, где они сидят сейчас. Возок с детишками можно тянуть за бечёвочку, можно и просто толкать сзади или спереди, что и делает нянька, пускаясь по стёжке левады. Выйдя к причудливой кайме берега, оставила притихших брата с сестрой под сенью раскидистой вербы, села и сама в тени дерева. Шумел камыш, бегали солнечные зайчики по гребешкам волн, слепя глаза, что-то шептала листва на упруго изгибающихся ветках. Трещали шумно большие разноцветные стрекозы; перелетали с места на место кузнечики и неторопливо переползали с былинки на былинку. По морщинистому стволу, схожему с взбороздённым полем, деловито сновал пёстрый дятел в ярко-красном берете, клювом выбивал боевую дробь. В небе накручивал восходящую спираль коршун, наблюдая за широким, мирно дышавшим перекатами трав, простором... Источала тонкий и терпкий запах полынь, вздымаясь метёлками или расстилаясь многолапчатыми листочками, кивали головками ромашки, фиолетово мерцали петушки, кучками желтела пижма...

По противоположному берегу шагали с удочками казачата, и жилка*, сплетённая из конского волоса, заговорчески подмигивала переливами бликов.

Над водным шёлком разносится радостный вопль, звонкий смех, гулкое уханье от прыгающих в речку тел... Стеня вскакивает с травяного покрывала и, уперевшись в коробочку с колёсиками, поспешает к купающейся ребятне. Оставив детей в тенёчке корявой яблоньки, невесть как залетевшей сюда, присоединяется к компании. Нырки-догонялки, соревнования на скорость, пробежки по мелкоте, когда из-под пяток с чваканьем выплёскивается водица... Накупавшись до посинения, вместе с девчонками возводит из песка с илом замысловатые строения и улочки, где ходят-бродят коровы, телята и лошади, сделанные из пруточков. Гусей, уток, кур и иную живность обозначает репейник... Солнышко покатилось к другой стороне горизонта, передвинув тень деревца. Оставленные без присмотра Мишутка с Ганюшкой прижукли* от зноя и от собственных "гостинцев". Кто знает, сколько играла бы в песочке и купалась, сколько ещё пеклись детишки, если бы не появилась с тонкой хворостинкой мама...

Обиды в детстве забываются скоро, быстро высыхают слёзы. В гости к наказанной прибежали подружки и, сидя в тенёчке куреня, азартно играют в "чинки". Собранные в Сурковой балке камушки-голыши разбежались по подстилке, и кто-то из девчушек пытается собрать их как можно больше, подкинув вверх улаух. Кому-то удаётся загрести в ладошку богатый урожай, кто-то вообще ничего не успевает взять, а кто-то не может поймать подброшенный камень ...

Солнечный диск скатился за холмы, акварельно расцветив небесный свод охристо-золотистыми тонами. Пора загонять телят и коров с выпаса ...

С коровами придётся часто иметь дело: и в домашнем хозяйстве, и на работе. Уж подоила их... Не одну сотню. Как же не будут гудеть, не ломить в непогоду ручушки - сколько бурёнок раздаивала ими, сердешными... Кто знает, что это такое, - поймёт, а кто не знает - объясняй, не объясняй - не дойдёт.

Отвлеклась от воспоминаний и размышлений: взяв утиное крылышко, стала подметать подле постели. Медленно, осторожно, чтобы не потерять равновесие, совершала привычные сызмальства движения, сгребая мусоринки на жестянку, что прибита у поддувала печки. Закончив работу, неуклюже плюхнулась на кровать, завалилась к стенке и беззубо посмеялась над неповоротливостью, вспомнив, как дразнили в детстве: "Стёпа-лёпа, требуха, съела корову и быка". Тогда такой не была, а вот сейчас поистине Стёпа-лёпа... Поёрзав, умостила высохшее тело и бесцельно заскользила взглядом по комнате. Дверь с висящими цветными занавесками, стены с обоями "под дерево" и яркой, с крупными розами, клеёнкой, грубка* с треснувшей плитой и двумя покоричневевшими конфорками. В ногах кровати, между стенкой и грубкой, втиснулся постав с посудой и всякой мелочёвкой. Задержала взор на прислонённой к кружке фотографии. Карточка была сделана с портрета, что рисовал внук. Прищурившись, начала внимательно рассматривать изображение. Оно сперва не очень нравилось, но чем длительнее вглядывалась в свой образ, тем больше преисполнялась гордостью за себя и за внука. "Ну прям великомученица Варвара! Это ж надо так нарисовать..." Оторвалась от фото, рывком отпрянув от стены, снова повернулась к окошку. Там гулял ветер, клоня верхушки деревьев и теребя травы. Под обрывом, не видимая ей, течёт Лиска. Течёт и течёт... До неё несла свои воды и после будет... Красивая речка... Родная.

Да коровки... Сколько же возле них хожено-перехожено... Когда начинался отёл - ночами не спала, караулила. Во время растёла не одна приносила приплод - несколько. И всех телят старалась сохранить, выпоить, выкормить не ради денег, которые видели-то в конце года. И те - гроши. Получается, трудились для палочки, что ставил учётчик в журнале, отмечая твой выход на работу. Трудодень - одним словом. И не во имя премий напрягалась, привыкла любое поручение исполнять на совесть. Да и скотину дюже* жалела. Вот только её кто жалел? Знай, подгоняли - давай, давай, Яковлевна! Она и давала - ударницей была. Пупок рвала - надрывалася, а за это мало того, что не платили, ещё и налогами обложили так, что приходилось занимать у кого-нибудь или покупать, чтобы сдать государству шерсть, молоко, яйца... Намучились тогда...

Вспомнилось, как однажды пришлось коровку прирезать - приболела, и ничего поделать нельзя было. Та, жалкая, чувствовала свой конец - облизывала телят, и слёзы из глаз градом. Чисто человек*... И сама-то возле в голос кричала, глядя на кормилицу и будущих сиротинушек. Это было... "Когда ж было? До войны... Да не, после уже... Или до... После",- спорила с собою. После, после... Когда из Рахинки в Гуреевск с Валюшкой вернулись к маме. В то время сама была мамой. И вдовой. Да... Прирезали коровушку, и повезла на салазках мясо на базар в Калач. Подошла к Дону, а там окраинцы* кругом. С горем пополам перебралась через воду, продала говядинку добрым людям. Отоварилась чем могла и пустилась в обратный путь. Шли с соседкой по куту. Наташка-то налегке, с узелочком, а она - что в Калач гружёная, что оттуда. И хоть просила: "Ты не убегай от меня далёко", соседушка умелась, оставив её одну. А смеркалось... Господь милостив - не запутлялась нигде, дошла, покупки в целости и сохранности домой привезла...

Снова прислонилась к стенке, закрыв веки... задремала. Левая рука, иссохшая, со скрюченными пальцами, поддерживалась и прижималась к телу правой. Ноги, в пуховых носках, покоились на стульчике, потому что тяжело их поднимать всякий раз на кровать... Голова завалилась на бок... лицо приняло спокойное выражение... воспоминания с переживаниями на время покинули старушечку...

Проснувшись, не сразу сообразила, какое время суток... Сумрачно и по-прежнему тихо. Горела настольная лампа. На стуле находилась еда (за стол давно садиться не может): в тарелке тускло желтела яичница, поверх кружки с молоком лежал ломоть чёрного хлеба. Перекрестившись и сотворив молитву, принялась вечерять*. Ещё не поймав ложкой кусок глазуньи, широко открыла рот в ожидании, когда рука донесёт еду. Яйцо приятно растеклось по языку, и, отломив кусочек хлеба, аппетитно зашамкала. Справившись с яичницей, взялась за молоко, отпивая громкими глотками. Наелась, поблагодарила Бога и стала громоздиться на постели, словно курица на нашесте. Найдя удобное положение, угомонилась. За грубкой потонакивал* сверчок, шебуршали мыши... Днём тихо... ночью тихо... сейчас тоже... Спать не хотелось... и опять перенеслась в прошлое.