И дома такое лихо... Много требовалось душевных сил, мужества для того, чтобы перенести горе... Много...

Свалившиеся несчастья и неудача тягостной паутиной опутали двор. Не слышался по вечерам смех на крылечке, не топали поутру босые детские ноги по подворью, куреню и землянке...

Случившееся отзеркаливало состояние страны с поселившимся в ней страхом. Народ жил в ожидании большой беды, и она не заставила себя ждать.

Лето стояло знойное, почти постоянно дул "астраханец", высушивая и так окаменевшую без дождя землю. Дороги, тропинки, степь и плеши на полях порепались, как пятки крестьянина, и жаждали милости Божьей, но хляби небесные сияли чистотой и прозрачностью, не суля ничего хорошего осенью. Потянувшиеся к солнышку колоски поникли, зачахли, с трудом достигнув в росте двух ладоней. Собранный скудный урожай пошёл "в закрома Родины", оставив хлебопашцев один на один с голодом.

Тяжёлым выдался и тридцать третий год - сказывались последствия предыдущего. Люди ходили по балкам, разгребали листья, находили жёлуди, собирали, несли в котомках домой. Роились у прикладков, отыскивая редкие зёрнышки, выбирали семена сорго, повители - мололи, перетирали в муку. Мешали вместе с перетёртой же в порошок сухой травой, пекли "лепушки". Этим и питались, запивая молоком, у кого имелась корова, взваром или просто водой...

Снова пришла весна и медленно, словно нехотя, стала стирать с Придонья унылые серо-коричневые тона, вкрапывая в них зелень. Снова вышли в поле и колхозники, и единоличники, среди коих держались Бузины. Пришлось пахать на исхудалых за зиму коровках, хотя их впору было нести на луг, а не запрягать в плуг. Объединившись вместе с упрямыми, так же не желавшими идти в колхоз соседями - тётками Лушей и Пашей, работали на своих клочках... Брызнул дождик. Выпрягли коровёшек, и те побрели щипать травочку. Работники, укрывшись под арбой, решили перекусить всухомятку: сушеной рыбой с "лепушками". Рыбьи очистки не выбрасывали, из них можно сварить ушицу или сделать холодец, процедив через марлю варево и поставив в выход. Дождевые капли стучали по пологу, звенели по казанку, висевшему на треноге, навевая грустные мысли и дрёму...

Коллективное хозяйство, где были и быки, и тракторы, получив помощь от государства, засевало гектары, косясь в сторону единоличников. Впрочем, некоторые колхозники с уважением относились к тем, кто держался за личный пай. Перевстрев Якова где-нибудь в проулке, шептали: "А ты, Авилыч, молодец. Не сдаёшься... Я бы тоже мог, да сам знаешь, водилась корова и та околела..." С этими словами, свернув самокрутку, казак, вобрав голову в плечи, удалялся, унося сомнения и терпкий дым самосада.

Хотя пришла весна, несущая надежду, в Гуреевске царило голодное уныние, и после посевной Степанида покинула отчий дом.

Как-то в гости пришла бабка Лёкса и рассказала, что на 2-ой точке за работу хлеб выдают по карточкам, другие харчи - посытнее жить в "Победе Октября", нежели в "Комбайне". "Пуститя Стешку в совхоз - няхай там поработаить. И вам легше будить, и она чё-нибудь получить".

Посовещавшись на семейном совете, порешили: пущай идёть.

В разговоре с директором совхоза выяснилось, что многое умеет и не гнушается любой работы, отправили девушку чистить и мазать общественные базы.

Вместе с тремя подругами квартировала у приветливых стариков: Варфоломея Сысоевича и Марии Пантелеймоновны, те были рады их присутствию и жалели молодух, стараясь приветить ласковым словом или незатейливым угощением. Квартирантки дежурили по очереди, помогая им в небогатом хозяйстве, платя тем самым за внимание, за заботу.

Наступила пора сенокоса. Травы, подзадержавшись в начале роста, буйно и густо покрывали степи, займища* и поймы Дона. Все свободные руки были брошены на заготовку сена. Очутилась и Стеня среди косарей, усердно трудилась и, казалось, никогда не умаривалась. С шутками да прибаутками старались на сенокосе и стар и млад. Обильная мурава радовала душу, грела сердце: есть чем кормить скотину. А если, даст Бог, будет урожай, значит, и голод отступит. Обратила внимание бригадира на своё умение вершить прикладки: сначала - по бокам, а уж потом всерёдке, как папа учил... Силилась так, что однажды натёрла чириком ногу. Вечером еле пришла домой, а утром и встать не смогла на неё: ту, разнесённую, покрасневшую, ширяло страшной болью. Хозяева достали из колодязя лягушку, разрубили надвое, приложили к болячке. На какое-то время полегчало, но потом опять стало невмоготу. Послали за знахаркой. Дуня Василиха вскоре примелась к страдалице и сразу же заявила, что сглазили Стеньку, выгнала всех из куреня и принялась за дело. Пошептав над ногой, поплевав через левое плечо, Василиха сотворила заговор над куском хлеба, сказала, чтобы страстотерпица съела его с молитвой на заре... То ли от того, что воспаление само прошло, то ли действительно целительница помогла, но уснула, проспала оставшийся день и всю ночь... Проснулась бодрой, здоровой и снова отправилась на труды праведные...

После сенокоса поставили помощником повара, позже перевели в пастухи, где под приглядом находились два гурта телят, затем определили в коровник. С любой работой справлялась играючи. Получала по карточкам хлеб, берегла, стараясь отвезти родне в Гуреевский. Привозила туда же концентрат, молозиво, а из Антонова кута везла бзнику, паслёна там росло много. Варили потом на 2-ой ферме из него компот, пекли с ним пирожки. Так и жили...

Бригадир дядя Фатей ходил у базов, как видавший виды кочет*, что-то прикидывал в уме: озабоченность читалась на его морщинистом лице. Присел на полупустой чувал*, окинув прищуром карих глаз молодух, спросил: "А хто из вас смогёть доить десять коров три раза в день? Чижолая это работа, девки, но будитя хорошо доить - прению дадим. А? Ну, хто тутечки смелый?"

Степанида вошла в отряд смельчаков. За прилежание, за любовь к животным отметил её конюх - качалинец Иван Осипович, частенько помогавший на ферме. Подъехав как-то ко двору Варфоломея Сысоевича, попросил воды, выпил не торопясь, обтёр большим пальцем усы и, заворачивая самокрутку, спросил у хозяина:

– Ну, как твои постоялицы?

– Да жалиться грех, все справные.

– Угу... А как Стеша?

– Эта - молодец. Встаёть ишо раньше петухов и принимается за дело: то двор подметёть, то колидор побанить... Шустрая, шустрая... А ты, чаво, никак невесту приглядываешь? Для кого же? Али секрет?

– Да не... Ты Илью Сапунова знаешь?

– А то как жа, енто тот, што в булгахтерии на маслопроме работаить?

– Он самый. Ха-ароший парняга...

– А ты почём знаешь?

– Знаю, раз гутарю.

– Значить, подходяший казак...

– Да он не казак, но малый славный...

С тем старожилы и разошлись, но однажды дядя Ваня рассказал о Бузиной бухгалтеру, заметив: "Ты приглядись, приглядись к Степаниде... Добрая, работящая..."

Однажды на вечеринке, где собралась молодёжь и люд постарше, Осипович подвёл к ней симпатичного, с волнистым чубом, с голубыми лучистыми глазами парня и сказал: "Гляди, Стёпушка, какой у нас красавец работает. Холостой к тому же... А зовут его Ильёй".