Остановилась машина с сидевшими в кузове арестованными и возле ограды Бузиных.

Яков, приготовившись к худому повороту в жизни, медленно поднялся навстречу служителям НКВД с узелком с продуктами и сменным бельём. Александра, вцепившись в рукав мужа, кусала губы, стараясь заглушить прорывающиеся рыдания, брела за ним, цепляясь ногами за землю. Всё происходило как во сне - звуки будто вымерли, движения растянулись наподобие резинового жгута. Резинка от натяжения может в любой момент лопнуть, и тогда боль вопьётся в хлестанутое место... Этим разрывом явился тонкий, пронзительный крик Иришки, выскочившей из дому в спутывающей её ночной рубашке, с растрёпанными волосами, с зарёванными глазами. "Папаня, папаня!" - рыдающе и захлебывающе взвился над подворьем крик и полетел над улицей, хутором и, наверное, над всей землёй. За Аришей выпорхнули Ганя с Варяткой, кинулись к отцу, повисли на нём. Тот стоял под стволами, растерянно и кисло улыбаясь женщинам - редкие, но крупные слёзы текли по лицу, цепляясь за кончики усов, и блестели на восходящем солнце. Епиша стоял на крыльце, крепко - до боли - вцепившись в перила пальцами, смотрел на происходящее, запоминая каждый миг. Конвоиры, в синей форме НКВД с алыми околышками и петлицами (словно в насмешку казачьему алому цвету),замешкались, опешив от вопля, но быстро пришли в себя, оторвали домочадцев от хозяина, побросали их на землю, грубо толкнули Авиловича к машине, бесцеремонно запихнув в кузов. Яковлевна осталась лежать на траве, царапая и вырывая ту с корнем, под плетнём рыдали, обнявшись, Ариша с Ганюшкой, а Варенька, спотыкаясь и падая, бежала за машиной, что-то кричала вслед...

Всех взятых, а были они из Плесистова, Попова, Острова, Ерусланова, Гуреева и Качалина, собрали в том же Качалине и отправили, как говорили, в Сталинград.

Да, задержанных привезли в областной центр, носящий имя вождя. Там следователи с рвением принялись терзать и выбивать из подозреваемых показания... Кто-то держался, отрицая нелепые обвинения, кто кружил в догадках по поводу ареста, а кто-то, быстро пав духом, признавался в "свершённых" преступлениях, оговаривая себя и земляков. Дознаватели менялись чуть ли не каждый день, и для Якова они вскоре слились в однообразное лицо... Допрашивали круглосуточно, выматывая людей морально и физически. Арестованные путались в показаниях, называя руководителями контрреволюционной организации то одних, то других, терялись в именах вербовавших их и в местах сборов... Путались во всём, но из "показаний" и наговоров ткали паутину дела, в ней сильно и крепко увязали посаженные в тюрьму, да и сами следаки...

Сидя на корточках в углу камеры в перерыве между допросами, Авилович, заросший, измученный, силился понять происходящее, перебирал в памяти события своей жизни и жизни людей, связанных с его судьбой.

Кто знает, может, и существует контрреволюционная организация, в которую входят враги, пытающиеся расшатать советскую власть, но только мало похож на них племянник Сергей. Он и ходит-то волоча ногу, и рука у него сведена в локте - ну какой он бандит или диверсант? Калика.

А Дмитрий Максимович? Уважаемый в хуторе человек, чеботарь, таковых поискать надо. Рассудительный, степенный - недаром к нему шли в трудную минуту за советом, недаром до революции, выбирая в хуторские атаманы, кричали Гурееву "Любо!" Хотя именно атаманство ставят Максимовичу в вину, как ему - службу в белой армии. Ну не мог он, казак Яков Бузин, присягавший на верность царю и Отечеству, прошедший по фронтам империалистической, встать на сторону красных! Не знавал большевиков, не летел вместе с ними в лаве с шашками наголо и пиками наперевес в атаки на германцев. Зато знал храбрых командиров своих, не кланяющихся пулям и рубившихся с ним плечо в плечо. Общался с бывалыми, израненными и увешанными крестами ратниками и видел, пусть лишь единожды, самого царя-батюшку... Было это на одном из построений перед отправкой на передовую. Стояли казачки на плацу в форме парадной у коней своих, держа винтовки на правом плече (в то время, как во всей армии, носили на левом), драли глотки криком "ура!", когда император с цесаревичем объезжали строй. А потом самодержец, уже пеше, жал чуть ли каждому руку, рубль серебряный дарил и спрашивал: "Ну что, ребятушки, постоим за веру, царя и Отечество?" Рубль тот, нерастраченный, лежит до се в месте укромном, в сундуке кованом.

Неужто не понять большевикам, что не все могли отказаться от клятвы, данной раз и навсегда? Что отвернуться от неё мучительно больно, а многим и невмоготу? А уж если отрекались казаки от прошлого, то даже возвращались из мест дальних на Родину, становились верными служаками нового строя. Вернулся же из-за границы Гуреев Пётр Сысоевич, плотничал в совхозе "Победа Октября" до тех пор, пока не арестовали и привезли сюда вместе с ним. Да и Трухляев Сергей Иванович, что родом из Еруслановского хутора, и в Турции побывал, и в Сирии во французском легионе служил, тоже возвернулся. Та же участь постигла - сидит сейчас в камере и жалкует, небось, по тем временам, когда казаковал по просторам российским и африканским...

Дверь железно лязгнула, заставив вздрогнуть. Обвиняемый понял, что вновь пришло время допроса. Офицер, с маленькими, глубоко посаженными глазами, что накрывали широкие брови, в отутюженной форме, в блестящих, поскрипывающих сапогах, расхаживал по кабинету с заложенными за спину руками и с ухмылкой говорил:

– Ну что, контрреволюционная сволочь, доигралась? Думал, молчишь, ничего не говоришь, так мы ничего и не узнаем? Узнали... Вёл антисоветскую агитацию? Вёл. Вредил нашей родной власти? Вредил. Проводил среди населения повстанческую пропаганду? Проводил. Чего молчишь? Дружки твои изобличили тебя.

– Какие дружки?

– Молчать! Я вопросы задаю. Какие? Ишь, придуряется... Торговкин да Епифан Гуреев. Всё-ё рассказали. И о тебе. И о себе, и о вашей поганой банде. Так что признавайся во всём. Иначе хуже будет... Вот послушай, чего тут наплели. Любопытнейшая картина получается...
– и с этими словами дознаватель начал зачитывать показания ...

Арестованный устало, глядя на молодое самодовольное лицо с тонкими подбритыми усиками, следил за губами старшего лейтенанта, и смысл написанного с трудом доходил до него... Понял, молчание и отпирательство бесполезно - срок дадут, и немалый, поэтому по окончании чтения подписал бумагу, в которой значилось:

"Бузин Яков Авилович - 1889 г. рожд., урож. х. Гуреевского

Кагановического р-на Стал. области, русский, казак, беспарт.,

из казаков-середняков, со слов не судим, б,/белогвардеец,

колхозник, женат, имеет жену 49 лет, колхозница,

сына Епифана, дочь Агафью, работает в колхозе, дочь Ирину,

дочь Варвару, брата Александра 25 лет - тракторист

Лискинской МТС, брата Василия 30 лет - тракторист

Суровикинской МТС.

В том, что являясь участником к-р казачьей повстанческой организации, проводил среди казаков повстанческую пропаганду за свержение соввласти вооруженным путем, вел антисоветскую агитацию, доказывая колхозникам, что при Сов.власти якобы жить казакам плохо и что при существующем строе положение колхозников никогда не улучшится, давал задание участникам организации проводить агитацию против мероприятий Соввласти и партии, в частности против подписки на заем обороны. Проводил вредительскую работу в колхозе путем недоброкачественной обработки посевной площади, т.е. в совершении преступлений, предусмотренных ст.58 п.2 и II УК РСФСР. Виновным себя признал полностью. л.д. 42-44

Изобличается показаниями обв. Гуреева Е. и Торговкина Е.

л.д. 113 об. 239"

И хотя путаница царила в показаниях от имён руководителей до вредительских актов, хотя органы следствия так и не указали, кем и когда была создана организация, кто ею руководил, у кого собирались и что делали люди, все получили обвинения. Их приговорили к различным срокам заключения, преимущественно к десяти годам, а 14 человек - расстреляли.

Знал ли щёголь, допрашивавший Якова Бузина, сотрудник УНКВД, заместитель начальника 3-го отдела УГБ, старший лейтенант госбезопасности Б.Д. Сарин, принимавший активное участие в расследовании дела, что в том же 1937-ом его повяжут как участника антисоветской организации...