– Кошек тогда в городе совсем не осталось, Валя, - качая головой, вздыхала Ядвига Адамовна, а пятилетний капризный Ключик, на кухне Ядвиги Адамовны искавший спасения от взбучки за опрокинутую тарелку ненавистной манной каши, дивился, не понимая, причём здесь кошки и как можно радоваться оладьям из очисток.

– Всё что угодно, Валя, только бы те времена не вернулись, - с горечью говорила Ядвига Адамовна, теребя кружевной передник и поглядывая на пригревшуюся в палисаднике Зайцев трёхцветную ничейную кошечку. Ключику всё равно было, вернутся ли времена, потому что в девяносто третьем он чувствовал себя прекрасно, особенно когда предки не заставляли давиться комковатой манной дрянью.

Очищенный, вымытый и порезанный дольками картофель побулькивал, позвякивал сдвинутой крышкой. Рядом пристроилась, с шапкой набекрень, вскрытая банка тушёнки; резаный полукольцами лук и масло дожидались тут же, и Ключик решил, что почитать перед едой будет неплохо, да и за едой можно себе позволить такой грех. "Всё равно некому выругать", - подумал он, рассеянно отправился за книгой. Взбрыкнувшая при мыслях о преступлении и наказании память выкинула коленце, привела не к двери гостиной, а куда не нужно было - в коридорный тупик, и ткнула носом в заклеенный обоями гипсокартонный лист.

– Просил же, не надо об этом, - процедил сквозь стиснутые зубы Валентин Юрьевич, оттолкнулся от хлипкой перегородки - ввёл поправку в траекторию. Попал в гостиную, прихватил раскрытый том саги и с ним вернулся на кухню.

Тарахтящая крышка кастрюли улыбнулась полумесяцем пены, Валентин Юрьевич проверил - дозрела картошечка, в самый раз, - и закончил приготовления кое-как. Отлил воду, вывалил мясо, лук и масло, размял, и, пристроив кастрюльку на краю стола, прямо из неё ложкою стал черпать горячее жирное месиво. Обжигался, дышал, чтобы во рту стыло, пробовал при этом читать, но мысли, соскальзывая с текста, попадали именно туда, куда не следовало. "Всё устроилось, милейшая Ядвига Адамовна, в девяносто третьем кошек ловить не пришлось и теперь не придётся. Представить себе не могу, как бы я стал есть, к примеру, соседского Василия. Это же почти людоедство, понимаете? Ох, здорово-то как с тушёнкой. Как, отец говорил, они в армии называли? Тушняк? Тушканчик? И так и эдак. Людоедство. Ладно бы только съесть, сначала надо свернуть шею, зарезать... Или молотком?.. Фу. Как в Белгороде-Днестровском маме на рынке сказали? Да что ты, молодичка..."

***

В рыночных рядах мощно пахло птичьим двором. Пищали, копошились в картонных ящиках из-под заморских цитрусовых плодов цыплята, перекудахтывались в сетчатых клетках куры, топорщил перья и тянул тонкую шею привязанный за ногу петух. "Мань-о! Разбей сто тыщ! Мань!" - кричали торговки. Баба в цветастой широкой юбке поверх синих адидасовских треников, прижимая к майке с надписью "USA" когтистые ноги курицы, смотрела на маму с искренним удивлением:

– Да ты што, молодичка?

Курица била крыльями, тоже удивлялась - почему так долго держат вниз головой?

Мама пребывала в явном затруднении, на всём рынке не нашлось ни одной умерщвленной птицы, все были полны жизни. Столовые городка были закрыты безнадёжно - ни объявления, ни записки, - а ресторан, стараясь обогнать инфляцию, выставил такие цены, что осталось либо три дня кормить мужа и сына всухомятку, либо...

– Но может быть вы как-нибудь сами? Я бы заплатила, - с ужасом глядя на неопрятную куриную шею, говорила мама. Пусть бы только ощипать, но вынести приговор и самой же привести его в исполнение? Боже!

– Да ты што, молодичка?
– снова прижимая к изображению вражьего лысого орла отечественные куриные лапы, спросила торговка.
– Куру не зарижешь?! Слышь, Марийко, ты глянь, молодичка каже, куру нэ може заризаты.

– Не могу, - твёрдо сказала мама.
– Пойдём, Валя.

***

Ключик наскрёб ложкой на дне кастрюли ложку остывшей жижи, отправил в рот. Не вышло тогда ничего с птицей, как-то перебились. По дороге на съёмную квартиру пятилетний Валентин предложил всё-таки купить курицу и застрелить из охотничьего ружья. Вместо того чтобы рассердиться, мама развеселилась и поведала, как один папин знакомый, путешествуя с группой товарищей по малонаселённой сибирской тайге, взял с собою на всякий случай охотничье ружьё. Оно пригодилось только раз, когда оголодавшая группа товарищей вышла наконец к домику лесника. Лесник держал кур. Товарищам папиного знакомого предложено было взять любую птицу, на выбор, но ловить, резать, ощипывать, потрошить и готовить своими силами. С поимкой справились, потому что кур в птичнике было густо, на какую-нибудь да упадёшь, но как её резать? После длительных препирательств решено было привязать обед к дереву и застрелить из ружья. Привязанная курица решительно отказывалась стоять смирно, никто из товарищей не отважился держать её, когда папин знакомый будет стрелять. Не доверяя собственной меткости, стрелок подошёл ближе и выпалил с расстояния двух шагов из обоих стволов мелкой дробью. Когда ветер отнёс пороховой дым и облако перьев, голодные молодые изуверы обнаружили, что останки несчастной птицы могут заинтересовать разве только судебную медицину, ощипывать, потрошить и готовить нечего.

***

Посмеиваясь, Валентин, сунул пустую кастрюлю в мойку, решил вымыть после. На уборку и мытьё посуды просто не было сил, даже читать не хотелось, только спать. "Спокойной ночи..." - подумал он, выходя из кухни, но перед глазами вместо двери спальни внезапно оказался тот самый заклеенный обоями гипсокартонный лист. На этот раз сбить мысль с опасного направления не получилось. "Мама", - безвольно подумал Ключик и несильно стукнул кулаком в перегородку. Пустой гул раскатился по коридору, как будто не в стену ударили, а в барабан.

Глава десятая

Ключик у раскрытого настежь окна вдыхал настоянный на липовом цвете июньский воздух и слушал молодой лиственный шепоток. Изо всех сил старался не поддаваться унынию, но за плечами разговор... Он дёрнул плечом, будто хотел сбросить ношу.

– Айнка! Зюська!
– донёсся из недр квартирки номер пять пронзительный голос Зинаиды Исааковны.
– Айнка! Девушка из приличной семьи никогда... Зюська! И ты туда же? Сейчас же прекратите!

Окна квартир по-июньски распахнуты настежь, поэтому всей улице слышно, как товарищ Гольц воспитывает двух крысоподобных собачек - Айнку и Зюську.