Восемнадцать. С двумя близняшками, ушедшими провожать Доннику, ровно

двадцать. Ни одной лишней. Четыре боевых пятерки. Сокращать их количество –

значило нарушить слово. Ша-То вновь подавил внутренний голод, вызвав в голове

ненавистный образ наставника, Чу. Кроме того, впереди предстояло путешествие, а

значит много-много других девушек. Взбодренный этой мыслью, учитель сделал

торжественное выражение лица и, подойдя вплотную к воспитанницам, тихо

заговорил: – Дочери мои! Девочки! Я никогда так ранее вас не называл, но сейчас я

говорю не от своего имени. Моими устами вещает сейчас сам господь. Вы знаете,

что нас всех ждет впереди смерть. Ваши предшественницы ушли в загробный мир,

так и не, дождавшись своего часа. Но вам, – Ша-То возвысил голос и закатил глаза,

– Вам, выпала честь отстоять веру в страшное время. Предатели, в одеждах

священников и целительских мантиях, наконец, разгневали Отца, и на нас с вами

выпало бремя ответственности за весь Ковчег. Вспомните, как вы жили до встречи

со мной. Вспомните ваших матерей, растоптанных мужским самодурством. Ни одна

из иутаек, нигде и никогда не смела даже подумать о том, что-бы сражаться наравне

с мужчинами, против Темного. Скрывая свой дар, они влачат жалкое существование,

но вы-учитель подвесил эффектную паузу, – вы сильнее любого бойца. Быстрее

любого зверя и ваша магия превосходит жалкие потуги интуитов. Сам господь

подарил вам право получить все это, а я был всего лишь его посредником. Когда-то

вы плакали и пытались бежать. Стенали и сопротивлялись. Я жестоко наказывал

вас, и многие ваши сестры безвременно покинули этот мир. Я скрывал свою скорбь,

но вера поддерживала меня и, вы, оставшиеся в живых прошли посвящение и

встали в ряды святых воинов. Сегодня, – Ша-То снизил тон и с надрывом

продолжил, – наш последний вечер, проведенный вместе. И я, – он опустился на

колени, а по щекам его пробежали скупые дорожки слез, – прошу у вас прощения за

все…

– Учитель!!!, – восемнадцать пар мускулистых рук нежно поставили мужчину на

ноги.

– Да дочери мои, – не прекращая говорить Ша-То, нетвердой поступью

подходил, поочередно к каждой из девушек, нанося контрольный поцелуй в лоб, – я

прошу вас простить меня, ибо видимся мы в последний раз. Светоносный зовет

меня, и как бы не сложилась наша священная борьба, я вас больше не увижу. Школа

сегодня закрывается навсегда. Но, я хочу что-бы вы знали! Я всегда любил всех вас.

И тех, кто не смог пережить испытания, и тех, кто должен был уйти, так и не

дождавшись своего часа. Знаю, вы все боялись, что не переживете свой двадцатый

день рождения, но Отец на этот раз распорядился по-другому. Он не требует

больше от меня этой жертвы. Сейчас он сам распорядится вашими судьбами, а я в

последний раз лишь передам его волю, – Ша-то отошел на несколько шагов и

широко развел руки, словно обнимая всех собравшихся у него девушек.

– Тень, Мать, Птаха и Краса, – останьтесь, – в голосе учителя теперь не было и

следа недавней теплоты. С остальными я прощаюсь! Он подождал, пока горстка

девушек, бесшумно растворилась на выходе, и, повернулся, к оставшимся

командирам пятерок. Ша-То, испытующим взглядом, поочередно изучал, каждую, из,

стоящих перед ним, полукругом, девушек. Все они были одеты так же, как и

вышедший на улицу отряд, в просторные холщовые рубахи с широкими штанами и

грубыми башмаками на босу ногу. Ни дать не взять, – крестьянки, сбежавшие с

овощного поля. Знаком отличия командиров, – призвана была служить незаметная

вышивка на рукаве, в виде кленового листа, пожелтевшего, но не потерявшего

форму. Впрочем, рубашки у девушек были почти всегда закатаны до локтей, и

разглядеть, что либо необычное, нескромному наблюдателю, вряд ли

представилось бы возможным. Крайней слева от учителя, стояла, на вид самая

старшая воспитанница, из четверки. Изможденные до нельзя, скупые черты лица,

абсолютно не складывались в какой либо образ. Встретив даже десятки раз, эту

девушку, узнать и запомнить её, было чрезвычайно сложно. Тень была худа,