– Ты себя недооцениваешь, крошка. Поверь мне, не каждый солдат кинется к передовой без оружия в самый разгар боя.

– Я и не думала об оружии. Оно мне не положено.

– Знакомая история, - загадочно улыбнулся он.
– Мне вот, одно время, тоже было не положено. Теперь удивляюсь, как только жив остался... А тебя в нашей роте теперь считают за настоящего солдата, хоть без оружия и с кудрями.

Сандра даже не знала, как реагировать на сказанное. Это похвала? Признание? Или завуалированная насмешка?

– Я обратил внимание, ты всегда одна, молчишь, ни с кем не сходишься. Это ведь совсем не по-фронтовому, не в духе товарищества.

– При чём тут товарищество?
– раздражённо вопросила Сандра.
– Я не солдат, а женщина, если ты не заметил.

Штеманна её слова только развеселили.

– Очень даже заметил, крошка. Так может, я буду твоим товарищем, - тут же предложил он, - и пусть остальные завидуют.

Что это, изысканное предложение чего-то большего чём дружба или... Додумать мысль до логического финала Ойген ей не дал. Он склонился над самым ухом Сандры и в полголоса произнес:

– Ты ведь знаешь, что такое 175-ый параграф? Так вот, можешь считать меня закоренелым преступником и не бояться за свою девичью честь.

После этих слов он отстранился и ещё раз затянулся, с улыбкой разглядывая её явно удивленное выражение лица. А Сандра в свою очередь разглядывала его, все ещё не веря услышанному. Он - гомосексуалист? Да в жизни бы не подумала! На вид неизнеженный и нежеманный, мужчина как мужчина, даже симпатичный. А на самом-то деле... Неисправимый гомосексуалист - что может быть безопаснее. Лишь бы он сказал о себе правду, а не наврал для отвода глаз. Хотя, о таком в батальоне врать не станут. Здесь эти осужденные не в фаворе.

На всякий случай Сандра разыскала в штабе личное дело Ойген Штеманна и убедилась, что он её действительно не обманул. После этого Сандра куда охотней делилась с новоявленным товарищем папиросой, пока в батальоне было затишье и находилось время перекинуться друг с другом парой слов.

Вскоре, во время очередного перекура, она услышала от Ойгена историю, как он попал в испытательный батальон. Оказалось, это не первое место, где он проходил перевоспитание.

– Сначала я угодил в штрафной полевой лагерь, - начал рассказывать он, когда Сандра протянула ему пачку с папиросами.
– Пожалуй, самое жуткое место на свете. Работаешь по четырнадцать часов в сутки, еды получаешь лишь пятую часть от здешнего пайка. На прогулке ступишь чуть ближе к ограде - расстреляют без предупреждения. А ещё марши. Представь себе - пятьсот километров пешком вдоль берега Ледовитого океана ночью и с багажом на спине. После такого в России меня уже ничто не страшит. А тогда, если выбьешься из строя - расстрел. Еды во время марша не давали. Если рядом проезжали грузовики, из них нам выкидывали съестное. А потом расстреливали тех, кто осмелился подобрать. В общем, только четверть осужденных дошла до места.

Сандра слушала эту отповедь и понимала, что уже видела подобное - в Риге с советскими военнопленными - те же условия, то же обращение. Значит, деление на свой-чужой в Третьей империи происходит не по принципу крови. Чужими для нынешней власти стали и собственные граждане.

– А на месте нам приказали разминировать территорию вдоль передовой, - продолжал Ойген.
– Мы откапывали, сапер обезвреживал, кто-то подрывался. Но самое поганое, это когда начинался обстрел. Война идёт, а мы копаем, и неизвестно, кто тебя пристрелит - противник или свои же в спину. И ведь оружия нам так и не дали - не положено. Приказали быть живыми мишенями. И тогда я решил - будь что будет - один чёрт, помирать с голоду или от пули. Ходил в зоне обстрела, не пригибался и не отползал. Как видишь, смерть - капризная дама, совсем меня не любит. А тогда выжил лишь каждый десятый. Скверное это место - штрафной лагерь. Если захотят, расстреляют за просто так. И ни некролога, ни похоронки домой. Если скажут поднять камень в тонну весом, придётся поднять, или получить пулю в лоб. Такие там порядки. Как только объявили, что можно перевестись в испытательный батальон, я не раздумывая согласился. Я ведь когда-то окончил военное училище, майором... был. А тут война, почему бы не искупить перед империей вину в том, что я такой подлец... А ведь я всего лишь жертва обстоятельств. Если бы не...

– Слушай, - перебила его Сандра, - я не хочу ничего слышать о том, за что тебя осудили, и что происходит в вашей экспериментальной третьей роте, тоже знать не хочу. Не надо мне об этом говорить, я всё равно не оценю.

– Ладно, как скажешь, неженка, - пожал плечами Ойген.
– Я тебя тоже не буду спрашивать, что ты такое натворила, раз оказалась здесь.

– Вот именно, не надо.

Немного помолчав, Ойген продолжил делиться своими мыслями и переживаниями с Сандрой. Она понимала, в роте никому не интересны его слова, может быть кто-то лишь устало улыбнётся или с усмешкой похлопает Ойгена по плечу. А она женщина, а значит, по природе - отзывчивое существо, которое выслушает, и может быть, даже поймёт. Во всяком случае, Ойген на это надеялся, и Сандра не смела его разочаровывать.

– В лагере было очень трудно, - продолжал он.
– А сейчас лишь бесконечный цикл: караул-наряд-дозор-бой-караул-наряд-дозор-бой. Я так устал. Все мы здесь смертельно измотаны, словами не выразить, насколько сильно. Кто-то валится с ног от недосыпа, но уснуть не может, даже с закрытыми глазами видит бои. Это очень опасно. Я уже видел, к чему это приводит.

– К чему?

– Всё кончится тем, что во время боя такой солдат впадёт в ступор и не сможет двинуться с места. Это не от страха, просто в организме отключается какой-то тумблер, и тело перестаёт двигаться, а мозг работать. Солдат будет видеть, как к нему приближается враг, но не подумает шелохнуться. Потому что он уже не может думать. Это как сон и явь вперемешку. Сидишь в окопе, идёт артобстрел, а тебе кажется, что всё это во сне. Безучастно смотришь такое кино и не страшно... И мне после штрафного лагеря тоже уже ничего в этой жизни не страшно. Может быть, я, наконец, пойму, что смертен только тогда, когда меня ранят. А ведь я уже три месяца здесь. Кругом только смерть и кровь, но всё это не про меня.

Как его слова были близки и понятны самой Сандре. Как странно, что кто-то ещё задумывался о том же, о чём тревожилась и она. Ещё недавно Сандра и представить не могла, что будет водить дружбу с гомосексуалистом и находить в этом утешение. С другой стороны, они ведь фронтовые товарищи, которые всегда найдут друг для друга папиросу, а если нужно, выручат из беды. Или хотя бы попробуют.

35

Близилась весна, а победоносное шествие немецких солдат по степям диких варваров затягивалось. В империи агентства зимней помощи всё ещё принимали у населения рукавицы, свитера, шерстяные носки и плотные одеяла, чтобы отправить их на Восточный фронт. Но лишь к концу зимы, когда началась оттепель, в испытательный батальон прислали добротную зимнюю обувь, шинели и лыжи. Те, кому они когда-то были нужны, уже отморозили носы, потеряли пальцы на руках и ногах. Многие заснули под убаюкивающий вой метели и больше не проснулись.