Мой атаман говорит, что не мешает. Мы своим делом занимаемся и никаких замечаний не имеем.

— А денежку какую–нибудь выделяет? — допытывается самый любознательный.

— Нет. Чего нет, того нет.

Нас откуда–то зовет Евгений Николаевич, мы отходим, а собеседники желают нам всего самого лучшего. Духовой оркестр продолжает играть, вливая в наши души праздничное настроение. Слышу на ходу, как один казак обращается к другому:

— Ну как тебе живется с молодухой?

— Я с молодой женой — молодею.

— А я с доброй женой — добрею, видишь, как раздобрел.

После обеда здесь обычно начинает дуть прохладный ветер, поэтому большинство одеты в куртки. Вместе с ветром мы ощущаем и сосание под ложечкой. Для приготовления кулеша и донской ухи используется восемь полевых кухонь и множество казанов, котлов и чанов. Некоторые кухни приступили к раздаче ухи, каши и шашлыков. Мы находимся у бивуака, возле которого стоит КамАЗ Козицына, здесь над горящими кострами установлены три казана на специальных подставках. Рядом — сбитый из фанеры длинный стол, к нему казак степлером крепит цветастую пленку. В стороне раздаются крики «любо». Мы подходим к другим рядам, где раздают кулеш, здесь казаки за столами с удовольствием поглощают пищу с дымком. На природе у кого аппетит не взыграет, вот Евгений Александрович и заикнулся, не пора ли и нам закусить, ростовский атаман к казаку, стоящему на раздаче обращается:

— Дай мне с белорусским атаманом поесть.

В ответ слышим:

— Пожалуйста, только давайте ваши талоны.

Евгений Николаевич даже растерялся и механически уточняет:

— Какие, такие талоны?

Казак на раздаче спокойно инструктирует атамана:

— Вы найдите Ярового, у него зарегистрируйтесь, после этого вы сможете получить талоны, по которым я вам и выдам пайку.

Это сказано без раздражения и очень благожелательно. У ростовского атамана даже язык не поворачивается, чтобы вежливого раздатчика послать… к тому же Яровому, а заодно, к пшеничному, ржаному и овсяному. Бюрократизм и казачество, явления несовместимые, это как огонь в костре и вода в казане. Если вода закипит, то зальет костер, а если нет, то огонь полностью высушит казан. Евгений Николаевич возмущен, у него не хватает ругательных слов и он говорит:

— Надо найти Моцаря, взять из его машины наше сало с водкой и где–нибудь присесть.

Так и сделали, а пока туда–сюда ходим, Евгений Николаевич пыхтит:

— Зачем из–за каких–то талонов я буду унижаться перед каким–то Пшеничкиным! Да пошли они… Вы уедете, а я лягу в госпиталь, где сейчас находится их атаман. Скажу ему без стеснений, что я думаю о его казаках–бюрократах, тем более на кулеш использовали нашего бычка. И вообще, я считаю, что на празднике каждый должен быть накормлен без унизительной раздачи талонов.

Зато по пути мы смотрим соревнования по джигитовке. Молодые казаки выделывают такие фортеля, что аж дух захватывает: на скаку шашками рубят лозу, которая установлена на специальных подставках и очень круто владеют пикой. Они разыгрывают и возможные боевые ситуации, когда, например, казака ранят, а конные на ходу подхватывают его за портупею. Это выполняется настолько виртуозно и изящно, что зрители с восторгом хлопают в ладоши. Мимо на статном жеребце проезжает казак, а впереди у него в седле сидит мальчуган не старше пяти лет, казачок, ведь он в папахе и в лампасах. Нам навстречу движется пара. Казак с окладистой бородой в папахе, в длиннополом бешмете, подпоясанный узким ремешком, в шароварах с лампасами, которые заправлены в хромовые сапоги гармошкой. Рядом с ним жена в зеленом цветастом платке и в платье с цветами, а поверх наброшена куртка. Каждый самовыражается как ему заблагорассудится, даже в форме одежды казаков нет единого образца. Наверное, это и есть один из кирпичиков демократии. Хотя история этой традиции идет с тех времен, когда казаки надевали на себя отбитые у разных врагов всевозможные трофеи.

Мы возвращаемся к пустому столу без скамеек и здесь на углу пристраиваемся. Мой атаман, не спеша, с чувством, с толком и расстановкой нарезает шмат сала аппетитными шпалками и мы подкрепляемся. Он приглашает казаков отведать белорусской закуски и те смело угощаются, нахваливая сало, тем более его на столах не видно. К нашей скатерке–самобранке присоединяется невысокий подъесаул, щупло–жилистого телосложения. Он представляется Сергеем Ивановичем, у него обветренное, морщинистое лицо. Вряд ли бы его я запомнил, если бы не последующая с ним беседа.

Метрах в пятидесяти в клетке ведутся поединки по смешанным боевым искусствам М-1. Наибольший интерес у зрителей вызывают бои младшей группы. Ребята легки, их движения быстры, а из–за детской непосредственности они эмоциональны и бою отдаются целиком, не экономя сил, поэтому в спаррингах выкладываются полностью.

Подъесаул Сергей Иванович приглашает нас в одну из палаток. Здесь стоит печка–буржуйка из нержавейки и несколько двухъярусных кроватей, на которые мы присели. С учетом больных ног ростовского атамана это оказывается кстати. Хозяин палатки лично принес нам тарелки с супом и кашей. Мы с удовольствием подкрепляемся, а для аппетиту и сугреву, опрокидываем в рот по походной рюмке водки. Мой атаман на радостях говорит:

— Женя, а ведь мы хорошо устроились. Шурпа горячая у нас есть, каша есть и даже что налить, тоже есть. Что нам еще надо? Казаки поют. Слава Дону, слава Богу! — против этого возразить нечего, зато есть повод. — Женя, наливай! За встречу на Дону!

В палатку входит калмык, который назвался Сергеем, он разведчик и воевал в городе Счастье. В беседе выясняется, что со своими товарищами он подбил танк, два БТРа и положил около сотни бойцов украинской армии. Его дед тоже воевал, видно, что Сергей им гордится. Мы около часа гостим в палатке, пора и честь знать, выходим. Мои атаманы общаются с казаками, которые по ходу разговора меняются. Я же веду интересную беседу с Сергеем Ивановичем, он, как и я, служил в минно–торпедной части военно–морского флота. Только мне довелось ходить на подлодке в море, а подъесаул в минно–торпедной части собирал торпеды.