— Дай мне, — попросил я бинокль.

В долину уже спускались сумерки.

— Эх, — повернулся я к Минеру. — Это, как червь точит душу!

Казалось, будто на село, прилепившееся у подножия горы, наброшена звериная шкура, рваная и почерневшая.

— Хотелось бы мне, чтоб мы шли к другим селам, — вздохнул Судейский.

— Во-первых, сел здесь, уже нет, — заметил Минер, — а там, где они были, — чужая земля.

— Если б люди этого не хотели, — заметил я.

— Если мы перейдем ту границу… — сказал Минер.

— Ты ждешь опасности? — спросил я.

Он кивнул головой.

— Решили? — спросил Йован.

— Скажи, если тебе чего-нибудь другого хочется, — ответил Минер.

— Все так считают?

— Все, кроме тебя, — загадочно бросил Минер.

— Брось шутки шутить! — снова смутившись, ответил Йован.

— Послезавтра тебе скажу.

— Лучше сейчас скажи, прежде чем сдохнешь.

— Я сейчас спущусь вниз. Если не вернусь, идите за мной, — сказал Минер.

— Худо было бы добром, — сказал ему вслед Йован, — если б ты вернулся.

— Ш-ш, — предупредил старик. — Видите, солнце заходит!

— Дорога каждая минута, — добавил Судейский.

Все смотрели вслед уходящему Минеру. Обернувшись, он улыбнулся нам, устало, но ободряюще. И опять он напомнил мне узловатый дубовый ствол. Вот он уже исчез, как привидение.

— Эх, хотелось бы мне село поглядеть, — сказал Судейский.

— И мне, — кивнул я.

— Словно идем на на Сьерра Мадре, — заметил Судейский.

— Это там, где мужики шальвары носят? — спросил Йован.

— Нет.

— Я думал, там.

— Я их не ношу. И знать не хочу, что в твоих краях мужики носят, — ответил ему Судейский.

— Я уже говорил тебе, — снова начал Йован, — что ты ошибся в выборе профессии. Ты мог бы остаться дома.

— Я не хотел, — сказал Судейский.

— Значит, ты хотел добраться до власти иным путем?

— Нет.

— Знаю я тебя, — проворчал Йован. — Ты будешь у власти, если выживешь…

Ночью мы осторожно вошли в село, но ни бандитов, ни вообще живой души в нем не обнаружили. Село не было сожжено, как то, первое, но оно. было пустое. Это подействовало на нас угнетающе, словно мир убегал от нас.

XIX

К полудню мы взобрались на вершину Рудого Врда и сели отдышаться. Нас свалила усталость. Казалось, исчерпаны все силы. Мы еле держались на ногах. Голод и жажда опустошали душу. Особенно хотелось пить, но у нас не было никакого сосуда, чтоб нести воду, кроме фляжки у старика. А ее хватало только для Рябой и старика: они совсем обессилели. Только Йован однажды нарушил наш общий молчаливый уговор, выпросив у старика глоток воды. Адела держалась стойко, хотя ее взгляд невольно останавливался на фляжке.

Голодному человеку на солнцепеке особенно тяжело. Мы еле передвигали ноги. Губы пересохли, воспаленные глаза вглядывались в даль. Никто не проронил ни слова. Обезумев от жажды, все прислушивались, не журчит ли где ручей. Нас стали преследовать слуховые галлюцинации, и тогда каждый требовал повернуть туда, где слышал шум воды. В результате мы удалились от дороги на десять километров.

Вода попалась неожиданно. Впервые в жизни я почувствовал, как она пахнет. Втягивая ноздрями воздух, я уловил слабый запах свежести.

— Вода!

Старик не поверил мне и проворчал:

— Куда ты уводишь? Совсем заблудимся!

Во взгляде Аделы мелькнула надежда. Ее полуоткрытый рот, казалось, кричал о жажде.

Минер кивнул Мне головой:

— Давай!

Запах воды усилился. Я ловил его каким-то шестым чувством. Между высокими деревьями густо рос папоротник. Он рос на влаге. Под папоротником земля была сырой, словно недавно прошел дождь. Кое-где виднелись лужицы.

— Водичка! Маленькая, но напьемся! — сказал Судейский.

Люди ползали на коленях, руками ловили муть, давились ею, но пили. Потом устроили привал. Сидя возле меня, Йован поинтересовался, когда я перешел Сутьеску на обратном пути — около полудня или позже, вечером? Сам он переправился вечером, а его друг — в ту же ночь. Мы вспоминали тот бой, когда разбили нашу дивизию. Он шел всего несколько часов. Отдельные роты держались до вечера.

Йован признался, как тосковал он после боя по погибшим товарищам. Потом он рассказал, что, лежа на берегу Сутьески, увидел страшное зрелище: на той стороне реки фашисты расстреливали пленных, многие из которых были ранены. Кто на костылях, кто прихрамывая, люди спокойно шли на смерть. Убитых немцы подтащили к тропе и уложили лицом вверх, к небу…