Сердце ночи
вернуться

Лопатто Михаил Осипович
Шрифт:

<1916>

3. Аббат

Дано густым и рдяным винам Проникнуть легкой кровью дух. Все ждет слияния в Едином, И зорок взор, и чуток слух, Когда в весеннюю обитель Ты входишь, просветлен и строг. Телам движенье дал Строитель И розе сочный лепесток. Спешит с весельем каждый атом Вступить с родной песчинкой в связь, И в сердце, кротостью объятом, Как солнце, радость родилась.

<1916>

ТРЕТИЙ

«Бессонный дух с тобою входит в келью…»

Бессонный дух с тобою входит в келью, Дымится кофе, бодрости залог. Как встарь верны мы легкому безделью, А сумрак синь, беззвезден и глубок, И вторит шепот нежному веселью. Каирских папирос густой дымок И роз дыханье сладки новоселью. И тенью удлинил овалы щек Бессонный дух. Как слился сердца каждый стук с капелью! Волшебному вверяясь тайно зелью, Лимонный ты кусаешь лепесток. Чуть тронул золотистою пастелью Чернь зябких вод и палевый восток Бессонный дух.

<1917>

«Сонно рыбье сладострастье…»

Сонно рыбье сладострастье В ряби пестрого ковра, Запах пачули, запястье, Воркованье до утра, Рук паучьих и мохнатых Тускло нежащая лень, Губ ледок, бескровно сжатых, Воздух сперт, зевки, мигрень. А за дымчатым оконцем Линий стрельчатая сеть, Бродишь целый день под солнцем, Чтобы густо загореть, Чтоб коснеющую вечность Дух застроил, как пустырь, Чтобы вновь сошла беспечность В наш лукавый монастырь.

<1916>

Предчувствие лета

Твой рот — преддверие души хмельной, Где смешан запах амбры и малины, Где в сладостном избытке вздохов рой Теснится в омут пурпурный и винный, Где бухнут почки роз и где тобой, Как золотом, насыщен сот пчелиный. Свивая кудри кольцами, открой Для влажных жал миндальные долины! Под пестрым зонтиком и кружев пеной Зенитный бродит жар в упругом теле — Ногтей кораллы, нежный мох террас, И холм, изрытый голубою веной, И ясность кроткая ручной газели — Но глаз твоих, ведь я не видел глаз!

<1916>

«Закрыты радостные двери…»

Закрыты радостные двери, Твой друг уснул и скован сном. По синим сеточкам артерий Горячим рвется кровь ключом. Приложишь руку — сердце бьется, Утолено, возрождено. Оно живет, оно проснется, И будет солнечно оно! Все так легко и неизбежно, Играть, печалиться, сиять. Нет, никогда еще так нежно Твоих волос не пахла прядь.

<1916>

Третий

Я не нарушу словом четким Тобой непризнанную связь, И ты, насмешливо косясь, Вновь назовешь простым и кротким. Я верю тени и примете, Полету птиц и снам твоим. Бывает, мы легко молчим, И вот проходит кто-то третий. Он тихий, еле уловимый; Еще неясно воплощен, Недоумело смотрит он И крадется, робея, мимо, — И тайно я преображен: Не пестрых будней наслажденьем, Не буйным золотом вина, Но просветленным отреченьем Моя душа обновлена.

<1917>

Андрогин

М. Кузмину

Тема

Мгновенный блеск, игра, измена Легки, как райские ворота. И зори и морская пена — Земное все — лишь вздох Эрота.

Глосса

Женоподобный, томный демон Отдал моим лобзаньям пальцы, А сам недостижим и нем он, Чужой под черной полумаской. Курильщики, чтецы, скитальцы! Не сини ли, как реки, вены? Не жарче ль солнца жалит ласка, И радостно дрожат колена? Все в сфере призрачной и вязкой Мгновенный блеск, игра, измена. Зарей ли встану, мир чудесен, И облак розов, как обитель Снов паутинных, легких песен, И матов пурпур винограда. Ты праздный дремлешь, Соблазнитель, У пестрых радуг водомета. В руках потухшая лампада, Румяна, жемчуг, позолота, И лепет капель и отрада Легки, как райские ворота. Прольется ль дождь отвесной сеткой, Врываясь в окна влажной пылью, Ты с комнатой сроднясь как с клеткой, Поешь певуньей беспечальной. Тогда пытливому бессилью Смутить ли сердце страхом тлена? Все стало ясностью кристальной В тебе, лукавая сирена! И рощи горький дух миндальный, И зори, и морская пена. Но мне пленительней со зноем Холмы предчувствий, свежесть ложа, Когда ты вдруг слетаешь роем Коротких кудрей к изголовью, Меня лаская и тревожа. Благословенны капли пота На теле, жаркой полном кровью! Блаженней солнца, гуще сота Ты, сердце, пьяное любовью: Земное все — лишь вздох Эрота.

<1916>

ТАЙНЫЙ ГОСТЬ

1. «В тот год, без Вас, я жил на чердаке…»

В тот год, без Вас, я жил на чердаке, Писал канцоны, хаживал к обедне И растравлял мучительные бредни, Чтоб жить отшельником в глухой тоске. Безвольный, зябкий, уходил в диван — Продавленный, он все же был чудесен, И возбуждала на обоях тусклых плесень Полувидений зыбкий караван. И белой ночью хриплые куранты «Коль славен» повторяли каждый раз, А я писал без свечки все о Вас, Иль раскрывал потрепанного Данте, И сладок был мне облик жизни новой, Иль шел к Неве, пустынной и гранитной, Когда дворцы, свою утратив тень, Серели массою лепной и слитной Над ширью вод, бесцветной и суровой. Я знал тебя, ревнивая мигрень, Ты спутница холодных лихорадок, Но полным был мой самый трудный день, И мир благословен и трижды сладок. Порой, скитаясь, я читал афиши. Карсавина, балы и чтений ряд, — Солдаты шли с оркестром на парад, И мчались рысаки быстрей и лише Автомобилей черных. Вот летит И сыплет комья льда из-под копыт; Прелестница склоняет профиль свой, И сладок ей и теплый снег, и слякоть, И воздух талый, влажный и такой, Что хочешь и смеяться и заплакать. Я радовался пышности витрин, И женщинам, и теплым ливня струям. Я верил пьяным, острым поцелуям, Которые волшебно пел Кузмин, Но все вставало смутным и далеким. И боль и нежность — было все иным. Я с демоном сдружился грустнооким И вел беседы сладостные с ним. Добро и зло и время и пространство, Софокл и Эпикур и ты, Сократ, В чьем жале — гибельней цикуты яд, Эллады прелесть, галльское жеманство, Все наших было темою бесед. Уж ложечкой звенел, спеша, сосед, Пил громко чай и уходил на службу, А мы рассматривали по Платону дружбу, Опустошая общий наш кисет. В дыму табачном смутно Гость мой плавал, Горящий взор и нежных щек овал Порой смущенье жуткое внушал, И я готов был вскрикнуть: кто ты, дьявол? Но с грустью он, кивнув мне, исчезал. Я шел к обедне, плакал в тихом блеске Угодных Лику тоненьких свечей, — Но тот же скорбный взор встречал на фреске, Не Иоаннов, нет, но знал я, чей, — И наступало вдруг успокоенье. Я шел по Летнему, покинув храм, Когда возникло вдруг во мне решенье — И сел на пароход на Валаам. Взволнованно машины сердце билось, Паломники в дырявых армяках, Две дамы в трауре, судья, монах, Трясин береговых и мхов унылость И ветер свежий с Ладожского дул, И густо плыли облака крутые. Под говор я на палубе заснул О паспорте, о пашне, о России. Все обреченным стало; тускло тени Рождали запах розы. Трудный вздох Тоской меня наполнил, и заглох Последний отблеск трепетных томлений. Я знал, со мною милый кто-то рядом, Но тяжких век не в силах был поднять И встретиться с его горящим взглядом. И вот вся теплая его кровать, Слеза застлала взор, по телу дрожь… В последний раз коротким поцелуем Мы обменялись. Он подал мне нож, Но я мучительно и сладостно волнуем, Нож выронил — и вновь лобзанья, слезы. Под дальний зов мечтательной свирели Всходили мы по темным ступеням, — Проходы, повороты, тесный храм, Дыханьем полный ладана и розы. Сияли свечи, ризы шелестели, И радостно склонили мы колена. Но дико заревела вдруг сирена, Очнулся я на палубе. Рацею Еще не кончил бритый адвокат О том, что водка для народа яд, Назвав Россию как бы вскользь своею, И чисел тут привел почтенный ряд.