После незабываемых выступлений в новой опере Пуччини Карузо покинул Нью-Йорк и отправился в Мехико, а оттуда в Гавану, где его ждали с нетерпением. Он выступил там и с многочисленными концертами, один из которых был дан в пользу итальянских шахтеров, попавших в беду.

26 октября 1912 года Карузо начал свое стремительное турне по городам Европы (вместе с Фаррар). Он пел в Венгрии, Испании, Франции, Англии и Голландии. В этих странах, как в Северной и Южной Америке, его ждал восторженный прием радостных и трепетных слушателей. Никого они не принимали так, как Карузо. Этим он был обязан своему голосу, своему искусству.

10 сентября 1913 года Мадрид с нетерпением ожидал выступления Карузо. О приезде феноменального певца говорили уже в течение нескольких месяцев. И вот в зале главного театра Мадрида собрались со всех концов Испании крупнейшие представители театрального мира и критики. Каждому хотелось хоть раз самому послушать легендарного певца, вот уже много лет окруженного ореолом громкой славы. Все дышало ожиданием предстоящего концерта, повсюду - в зале, в коридорах, за кулисами - разговаривали только об Энрико Карузо. Кто-то попросил дирижера Клеофонте Кампанини рассказать что-нибудь о певце. Замечательный дирижер ответил, улыбаясь: “Сейчас вы сами его увидите и услышите”.

Концерт начался выступлением Фаррар, превосходно спевшей испанский романс. Когда Карузо вышел на сцену, весь зал встал и поклонился в знак уважения. Несколько присутствовавших в зале итальянцев (генуэзцев или неаполитанцев) приветствовали его во весь голос. Карузо улыбается, взволнованный таким торжественным приемом. Он поет арию из “Манон Леско” Пуччини. Публика неистовствует. Затем звучит знаменитый романс Хозе из “Кармен”, после которого публика, включая критиков и музыкантов, приходит в состояние экзальтации. Вот как комментирует это событие присутствовавший на концерте критик Адаме: “Как Никколо Паганини умел извлекать своим волшебным смычком сто, нет, тысячу различных голосов, вызывавших восхищение, удивление, слезы у слушателей, так и Энрико Карузо извлекает из своего волшебного горла восхитительные звуки, создает образы, которые доходят до глубины души, поражают и возбуждают фантазию до состояния экзальтации.

Паганини и Карузо, каждый по-своему, представляют самое яркое, что в состоянии дать артист, исполнитель, наделенный божественным даром и сверхчеловеческой силой”.

Испанский публицист, поставивший рядом имена Паганини и Карузо, окружив их одним ореолом славы, обошел молчанием пребывание на своей родине другого большого итальянского тенора - Роберто Станьо, который повсюду выступал с блестящим успехом и считался национальным тенором. Испанцы всегда чтили тореадора или тенора больше, чем королей. Станьо был первым тенором мадридского театра. Он пел вместе с Гризи, Патти, Броджи, вызывая искренний и шумный восторг публики. После него появился Анджело Мазини, заставивший почти полностью забыть Станьо. У Мазини было нечто большее, чем у Станьо, - красота голоса. Красота совершенная. Испанцы говорили, что никогда ни один тенор не может превзойти его.

Но вот пришло время, и Карузо затмил память своих предшественников. Своими незабываемыми спектаклями, подобных которым еще не было в Испании, он заставил забыть даже героя-тореадора. Вот почему критик Адаме, знавший и других крупных теноров, нашел для Карузо единственное сравнение с гениальным Паганини.

Однажды, по приглашению властей, Карузо присутствовал на бое быков. Для него этот день не был радостным: долгая, жестокая борьба человека с животным, завершившаяся долгожданной победой известного тореадора, вид крови и убитого быка глубоко потрясли впечатлительную натуру Карузо. Во время зрелища он не раз покрывался холодным потом, в гостинице почувствовал себя плохо, едва не потерял сознание. Карузо находился в состоянии крайней усталости, как будто только что вернулся с трудного спектакля (он говорил: “Это было для меня тяжелее, чем роль Отелло”). Артист чувствовал острую необходимость освободиться от страшного впечатления. Он упал в кресло и долго оставался недвижим. Так потряс его вид крови. Никогда больше Карузо, как бы его ни приглашали и просили, не посещал подобных зрелищ.

В один из летних дней 1913 года в саду большого парижского кафе одиноко сидел за столиком коренастый, элегантный, представительный мужчина. Он курил сигару. В наполненный посетителями сад вошли двое: мальчик и старик. По своей одежде первый похож был на школьника. Он взял в руки принесенный с собой аккордеон и заиграл.

Мальчик очень хорошо сыграл одну пьесу, и старик, вероятно отец, стал обходить столики с тарелкой в руках, как и все бродячие музыканты. А в это время уже звучала итальянская песня. Наконец старик подошел к столику, за которым сидел элегантный коренастый мужчина в соломенной шляпе, продолжавший курить и с любопытством следить за происходящим. Старик протянул тарелку, в которую посетители кафе милостиво бросили всего несколько монет.

Господин в соломенной шляпе был крайне удивлен, увидев так мало денег в тарелке, - он считал, что мальчик играл прекрасно и хорошо знал музыку.

– Вы итальянцы, не так ли?
– спросил он смущенного старика.

– Да, синьор, мы из Бари.

– И сколько же вы зарабатываете своей игрой?

– Э-э, синьор, нам приходится много трудиться, лучше не спрашивайте!.. Кроме того, мы ведь в Париже, вы понимаете, это тяжелый народ…

– Скажите, а мальчик играет “О мое солнце”? Вам знакома эта песня?

– Мы всегда играем ее! Хотите послушать?

– Очень!

Глубоко взволнованный добрый старик поспешил к мальчику:

– Там знатный синьор, должно быть итальянец, хочет послушать “О мое солнце”. Он из тех, у кого есть деньги…

Молодой аккордеонист, счастливый и ободренный, заиграл песню.

Неизвестный синьор надвинул низко на лоб соломенную шляпу, видимо, для того, чтобы не быть узнанным, и, подперев щеку рукой, сидя, как раньше, запел среди всеобщего удивления во весь голос знаменитую песню ди Капуа, жестом руки предлагая старику обходить посетителей. Очень скоро тарелка наполнилась до краев, а затем еще и еще раз. По голосу кто-то узнал Карузо. Два бродячих музыканта, смущенные и потрясенные, были счастливы при виде денег, которые падали будто с неба.