На трамвае мы добрались до площади Карикаменто, а затем дошли пешком до площади Сан Джордже, которая примыкает к живописной улице, идущей вдоль моря. Мы остановились почти на высоте мола Джано. Это самое высокое место перед входом в порт. Внизу, почти в семидесяти метрах под нами, море выбрасывало гальку на берег. Весь в огнях появился “Конте Россо”. Тремя сигналами он простился с Генуей, а великий морской город ответил ему стоголосым эхом своих кораблей. Множество народа остановилось, чтобы полюбоваться этой картиной. Мой дядя напевал “Санта Лючия”, песню, которую так любил Карузо. Большой дымящий пароход выходил в открытое море. Скоро он исчез, оставив за собой длинные полосы взволнованной воды. Прощай, добрый, великий, незабываемый Карузо!

Радостные и взволнованные, мы медленно приближались к городу. Это был необыкновенный вечер, оставивший неувядающие воспоминания. А над Генуей уже раскинулось великолепное, усыпанное сверкающими звездами, необъятное небо.

С моей стороны было бы большой смелостью пересказывать все, что я слышал о Карузо, потому что многое в этих рассказах являлось чистой фантазией. До сих пор я писал только то, что неоднократно проверял или слышал от людей непререкаемого авторитета. Я не преувеличивал события, старался не вдаваться в незначительные подробности, останавливался лишь на главном, на том, что характеризует Карузо как артиста и как человека, раскрывая все его величие.

Мой дядя Маркетти, которого я часто навещал в Массе, рассказывая о Карузо, вспоминал и о певцах, которых наш тенор считал настоящими вокалистами и теоретиками искусства. Это артисты, имена которых я уже упоминал, и те, о которых еще не было речи: Джован Франческо Гросси, Бриджида Банти-Джорджи, Маттео Бабини, Карло Броски, Джузеппо Сибони, Вьоланте Кампорезе, Луиджи Лаблаш, Роза Моранди, Джованни Баттиста Рубини, Джованни Марио, Эмануэль Каррион, Хулиан Гайяре, Роберто Станьо, Николай Иванов, Николини, Джироламо Крешентини, а также знаменитые сопрано: Аделина Патти, Мария Фелисита Гарсиа- Малибран, Розина и Тереза Штольц, Джемма Беллинчони.

Карузо говорил о них с энтузиазмом: “Какие артисты! Рубини филировал каждый звук; Марио работал над партией до тех пор, пока не овладевал ею полностью, без изъяна; Станьо был во многих ролях непревзойденным; Николай Иванов - живой орган; Хулиан Гайяре - бог “Лукреции Борджиа”; Николини был истинным маэстро, сама Аделина Патти хотела быть его партнершей; Джироламо Крешентини - совершенный баритон, Малибран называла его “великим”, и, наконец, Лаблаш - великий актер и певец-итальянец с французским именем. Какие артисты! Какую неоценимую помощь получил я от них!”

Отзыв Карузо об этих артистах был полон искреннего восхищения и признательности. Карузо любил говорить о своих близких друзьях Мазини и Бончи.

“Какой средний регистр! Какая гибкость, какой тонкий певец!” - говорил он о Мазини. Не раз Карузо восхищался и Бончи: “Какой стиль! Он ласкает ноты. Это истинный знаток музыки!”

Слава не вскружила голову Карузо даже тогда, когда он достиг зенита и обрел идолопоклонников: он остался скромным, хотя и не лишенным экстравагантности - таков уж был склад его натуры. Карузо никогда не забывал о своем долге добиваться технического и артистического совершенства. Он свято чтил дружбу, как истинный неаполитанец, никогда не важничал, не кичился своим богатством. Это был скромный, отзывчивый, мечтательный человек с большим сердцем.

Однажды Карузо был в известном ресторане Санта Лючии - “Ренцо и Лючия”. Здесь произошел забавный случай, свидетелями которого были мой дядя Маркетти и маэстро Пунцо.

Карузо, как всегда, притащил за собой в ресторан десяток друзей. Стояла жара. Карузо снял пиджак и повесил его на спинку стула, посоветовав сделать то же самое и остальным. Все с удовольствием последовали его примеру и остались в одних рубашках. Однако эта “фамильярность” не пришлась по вкусу хозяину ресторана, ожидавшему скорого появления на этой террасе местной аристократии. Он подошел к Карузо и намекнул ему, что артист может быть одет, “как ему угодно”, но, но крайней мере, пусть хоть другие наденут пиджаки. Карузо устремил на него долгий взгляд и спросил с чувством сострадания:

– Ты уже запустил в воду макароны?

– Это будет сделано сию секунду,- ответил хозяин, оробевший от устремленных на него взглядов.

– Нет, дорогой, не делай этого. У нас слишком деликатные желудки.
– Карузо встал и сделал знак следовать за собой всей компании в соседний ресторан “Мирамаре”. Там он сразу же обратился к хозяину, услужливо вышедшему навстречу:

– У вас можно снять пиджаки?

– Снять пиджаки? Комендаторе! Что я слышу? Снимайте хоть панталоны, переверните все вверх дном! Здесь все в вашем распоряжении!

Карузо прежде всего громко запел песню под аккомпанемент двух гитар, чтобы насолить хозяину ресторана “Ренцо и Лючия”. За первой песней последовала вторая, третья… Как по волшебству, ресторан мгновенно заполнился народом. Голос Карузо! Он звенел в прозрачном воздухе Неаполя и в каждом сердце неаполитанца.

Карузо был добр, скромен, щедр и благороден по отношению к простым людям, однако не терпел неуважения со стороны “именитых” персон. Он никогда не терял своей непринужденности и чувства юмора - качеств, присущих неаполитанцам, - даже в обществе королей. Однажды вечером президент Соединенных Штатов, пригласивший Карузо на прием, услышал от него довольно крутую фразу: