– Расскажи мне о ней.

– Что? – Кенди вздрогнула от неожиданности и непонимающе уставилась на Чарли, который произнес эту фразу.

Однако тот не заметил ее взгляда, так как смотрел куда-то позади нее. Кенди обернулась, но там не было никого, кроме… Флэнни. Кенди снова посмотрела на Чарли.

– Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе о Флэнни? – переспросила она.

– Да. Кто она? Откуда? Почему она здесь?

– Ну… Э-э… – Кенди нерешительно замялась. Еще никогда к ней не обращались со столь странной просьбой, и девушка не была уверена, как следует поступать в такой ситуации. Однако, еще раз взглянув на Чарли, она решила, что ничего страшного не случится, если она выполнит его просьбу. – Вообще-то я почти ничего о ней не знаю, – честно призналась она. – Мы познакомились в школе медсестер Мэри-Джейн. Флэнни была лучшей ученицей, поэтому нас поселили вместе, чтобы я, новичок и «неумейка», могла учиться у нее. Всегда строгая, спокойная, сдержанная, ловкая, собранная и очень аккуратная, казалось, она знает и умеет все на свете. Мне очень хотелось хоть немного походить на нее. Но Флэнни очень замкнутая и, пожалуй, слишком серьезная. Несмотря на то, что мы жили в одной комнате, она никогда не говорила о своей семье, о прошлом. Она даже улыбается очень редко. Но она хороший человек и прекрасная медсестра. Когда начался призыв, Флэнни отправилась на фронт как лучшая медсестра госпиталя Святого Иоанна и школы Мэри-Джейн. Вот и все. Знаю еще, что ее семья очень бедна, у нее много братьев и сестер, а она – старшая. Ну, ладно. Хватит разговоров. Пойду-ка отдыхать, а не то Флэнни рассердится и действительно снимет меня с дежурства!

Кенди направилась к проходу.

– Кенди.

– Да? – девушка обернулась.

– А как ее имя?

– Имя?

– Ну да. Как ее полное имя?

Кенди задумалась. Спустя минуту на ее лице появилось озадаченно-ошеломленное выражение, а затем она пожала плечами и растерянно улыбнулась.

– Не знаю. Никогда об этом не задумывалась, но я действительно не знаю, как ее зовут. Для меня она всегда была просто Флэнни Гамильтон.

– Ясно, – разочарованно вздохнул Чарли. – Иди. Тебе нужно отдохнуть.

– До встречи.

– До встречи.

Кенди быстро прошла по узкому проходу между койками и, кивнув на прощание Флэнни, вышла из комнаты. Чарли откинулся на подушку и принялся наблюдать за стоящей у стола девушкой. С того самого момента, когда он пришел в себя и увидел ее, он не раз пытался завязать с ней беседу. Но медсестра Флэнни оказалась весьма неразговорчива и отвечала коротко и односложно, не проявляя ни малейшего интереса ни к предметам их мимолетных диалогов, ни тем более к его персоне. Впрочем, столь холодный прием вовсе не обескуражил молодого человека, отличавшегося редкостным упрямством, а наоборот, лишь подстегивал его интерес и желание добиться цели. Чарли не собирался отступать и раз за разом продолжал свои попытки, которые, казалось, не производили на ледяную красавицу мисс Гамильтон никакого впечатления. Закончив готовить раствор, Флэнни протерла стол и, подхватив чистые повязки, направилась к ближайшей постели.

«Королева, – думал Чарли, наблюдая за неторопливыми, но в то же время ловкими и грациозными движениями ее рук, исполненной величавого достоинства походкой, гордой осанкой. Невозмутимое спокойствие и холодное равновесие окутывали ее подобно плащу, невидимым шлейфом, словно королевская мантия, стелились вслед, таяли в воздухе, пропитывали стены, одеяла, повязки, унося тревоги, даря утешение. Само ее присутствие облегчало боль. – Настоящая королева. Жаль, что снежная. Но ничего. Любой лед когда-нибудь тает. Растает и твой, мисс Флэнни. Что сделало тебя такой? Что заставляет тебя казаться сильнее и увереннее, чем ты есть на самом деле? Что питает твой ледяной покой и стальную решимость? Ответь! Нет, ты снова промолчишь. Флэнни… Красавица Флэнни… Черт возьми, как же твое имя?!»

Военно-полевой госпиталь 1480.

Обход. Очередной. Резкий запах карболки смешивается с едва заметным удушающе-густым запахом крови, полумрак, ослепительная белизна повязок на фоне темных одеял. Все как обычно. И не так. Но об этом нельзя думать. Нужно работать. Раненые ждут. Ты нужна им – и это главное. Все остальное не имеет значения. Кому интересны твои чувства, Антуанет? Кому они могут помочь? Разве помогли они кому-нибудь хоть раз? Нет. Ни тебе. Ни ему. Так что оставь. Забудь и сосредоточься на работе. Это важнее. Койка… Еще одна… Следующая… Пальцы методично снимают повязки, промывают швы, накладывают ткань. Слой за слоем. Руки знают свое дело. А вот куда деться от мыслей? Никуда. От себя не убежишь. Но ты сама во всем виновата, Антуанет. За то, что не смогла. Тогда, восемнадцать лет назад. Не удержала. Отпустила. Оказалась слабой. Ладно, забудь! Что толку от пустых сожалений? Прошлого не вернуть. Все есть так, как есть. Смирись. Неужели все эти годы одиночества так и не научили тебя смирению? Молчишь? Молчи. Но от себя не убежишь. Еще одна койка. Еще один раненый. Тот самый молодой человек – знакомый Жоа. Она всегда с ним разговаривает. По-моему, он ей нравится. Когда она смотрит на него, в ее глазах мерцают серебряные звездочки. Любовь? Может быть. Они молоды. Они не предавали. У них есть право на любовь. У них есть шанс быть счастливыми. Ты не заслужила счастья. Нельзя об этом думать! Не сейчас. Работай, Антуанет. Работа поможет тебе забыть. Как и всегда, на протяжении всех этих лет, не так ли? Работай. И забудь. Он всего лишь один из них. Просто один из тех, кому сегодня нужна твоя помощь. Сегодня он – твоя работа, и только. Ни больше. Ни меньше. Так делай свое дело. Пальцы завязывают последний узелок повязки. Он – следующий. Что ж… Иди… И помни: это – только работа.

Встать… Шаг… Еще шаг… Поворот…

Словно путь на эшафот. Не медли. Твой приговор уже оглашен. Он был оглашен восемнадцать лет назад. Только казнь не состоялась. Но тебя не помиловали, мадемуазель Делакруа, а лишь отсрочили исполнение наказания. Что ж… Время пришло. Иди…

Шаг… Еще шаг…

А он ждет. Сидит, чуть склонив голову. Длинные ресницы отбрасывают тени на худые впалые щеки, покрытые темной щетиной. Со стороны кажется, будто он спит, но ты знаешь, что это неправда. Он ждет. Ждет, когда ты подойдешь к нему. Ждет тебя. И ты идешь. Ничего. Справишься. У тебя нет иного выхода. Просто не смотри ему в лицо. Не поднимай глаз. Работай, Антуанет.

Как же он красив. Не так, как тогда, восемнадцать лет назад. Новой красотой. Красотой мужчины. Она сделала его черты резче и определеннее, словно стерла все лишнее, наносное, несущественное, оставила самую суть. Но нельзя думать об этом. Нельзя.

Вот ты и рядом. Сесть на край постели, откинуть одеяло. Мятыми кольцами падает повязка. Круг за кругом… Сосредоточься и не думай. Забудь.

Сколько он уже здесь? Не считала. Не замечала. Время словно остановилось. В тот момент, когда ты подошла к его кровати и взглянула ему в лицо, здесь, в этом полутемном бараке военно-полевого госпиталя 1480, время для тебя остановилось. Застыло оглушающей тишиной.

Повязка снята. Осмотреть. Начинает зарастать. Через несколько дней можно будет снимать швы, а затем еще пара дней, чтобы убедиться, что они не разойдутся – и все закончится. Он вернется на фронт и, может быть, ты больше никогда не увидишь его. Да, наверное, так и будет. Тем лучше. Да, так лучше для нас обоих. Только почему же так болит сердце? Неважно. Ничего не изменить. Не думай об этом, Антуанет.

Промыть шов карболкой, стараясь при этом не коснуться пальцами кожи и отчаянно удерживаясь, чтобы не взглянуть в эти знакомые до боли, так и не позабытые глаза. Может быть, сказать ему о том, что его скоро отпустят отсюда? А, впрочем, зачем? Разве это что-то изменит? Нет. Если бы он хотел поговорить с тобой, то давно бы уже сделал это. Но он молчит. И ждет. Когда ты уйдешь? Да, наверное. Разумеется. Прошло столько лет. Целая жизнь. И он прожил ее без тебя. Глупо надеяться, что влюбленность восемнадцатилетнего юноши выдержит испытание временем, расстоянием и болью. Очень глупо. Разумеется, он уже давно оставил позади это чувство. Оставь и ты. Не отвлекайся, Антуанет. Помни: это – работа! Белые ленты ложатся одна на другую, скрывая рану. Последний узелок… Вот и все.