Сентябрь 1918 года,

Нью-Йорк.

Зал рукоплескал. Занавес медленно поднялся, и актеры снова появились перед публикой. Шагнув вперед, они дружно поклонились.

«Почему он не пишет?»

Элеонора выпрямилась, окинув равнодушным взглядом бушующее почти у самых ног людское море, плещущее восторгом, аплодисментами и цветами, и улыбнулась заученной благодарной улыбкой, столь же фальшивой, сколь и ослепительной. Сегодня ее все это не радовало. Ее вообще больше ничто не радовало. Даже столь шумный успех премьеры спектакля, над постановкой которого старательно трудилась вся труппа. Бесконечные репетиции на протяжении нескольких месяцев… Они работали, как проклятые, но это того стоило: пьеса была превосходной, постановка просто изумительной, а актеры старались как никогда, поэтому бурный успех был вполне заслуженной наградой. Элеонора почувствовала, как под ее ладонью дрогнула рука Тревора Арлингтона – директора и главного постановщика труппы, с которой она выступала последние пять лет – и осторожно покосилась на него. Высокий, статный, облаченный в пурпурный камзол, украшенный поддельными драгоценными камнями и тяжелой, якобы золотой, цепью, с небрежно наброшенной на плечи королевской мантией, в эту минуту он не играл короля, но был им. Надменно поднятую голову с ниспадающей на плечи густой гривой седых волос венчала массивная корона, а из-под широких прямых бровей ярко, по-молодому сияли синие глаза. Нет, это был даже не король, а, скорее, конунг, умудренный опытом великолепный предводитель древних викингов, которым столетия назад покорился почти весь мир, бесстрашный и гордый повелитель морей. На его губах играла ослепительная улыбка, исполненная искренней радости. Даже не радости – триумфа! Триумфа победителя. Элеонора подавила тяжелый вздох и снова повернулась к залу. В ее сердце радости не было. Оно было истерзано непреходящей тревогой за сына.

«Что с ним? Почему он не пишет? Что-то случилось? Да, наверное. Иначе как объяснить его молчание? – отчаянно гадала она, приседая в реверансе. – Нет!!! Не может быть!!! Это неправда!!! С Терри все в порядке! Ну, разумеется, с ним все в порядке! Глупо даже думать иначе. А писем нет потому, что там постоянно идут бои и ему некогда писать. Да и с отправкой писем наверняка проблем хватает. Терри ведь предупреждал. К тому же, пока письмо дойдет по назначению… Да, конечно. Это и есть причина его долгого молчания, а я просто слишком беспокоюсь, вот в голову и лезут всякие глупости! Прекрати немедленно, Элеонора!!! Сегодня у тебя и твоих друзей праздник, так позволь себе хоть несколько часов просто наслаждаться им и ни о чем не думать. Они это заслужили, но ты своей нервно-постной физиономией можешь все испортить! А ведь минуты радости так редко выпадают в нашей жизни. Особенно сейчас, когда идет война. Ну вот! Опять ты за свое!!! Немедленно возьми себя в руки!!! Думай о хорошем, Элеонора. Только о хорошем. Премьера прошла успешно, тебя ждет несколько дней отдыха, а у Терри все в порядке, и ты скоро получишь от него письмо. Просто поверь в это. Просто верь».

С трудом удерживая на губах радостную улыбку, она снова раскланялась перед рукоплещущей восторгом публикой. Наконец занавес закрылся, и вместе с ним с ее лица исчезла эта неестественная, словно приклеенная, улыбка. Вздохнув с облегчением, актриса быстро направилась к выходу, но в этот момент ее окликнул Тревор Арлингтон.

– Элеонора.

– Да? – она обернулась и вопросительно посмотрела на него.

– Кажется, премьера прошла успешно, – Тревор подошел ближе.

– Да, – Элеонора слабо улыбнулась. – Поздравляю. Сегодняшний успех – это в большей части твоя заслуга.

– Спасибо, – невозмутимо ответил тот, насмешливо сверкнув глазами. – Но не стоит преуменьшать участия всех остальных. В конце концов, я не один играл в этом спектакле, а значит, и успех – общий.

– Верно.

– Кстати, говоря об успехе… Мы собираемся отметить его все вместе. Присоединишься?

Элеонора с сожалением покачала головой.

– Я очень устала, Тревор. К тому же, неважно себя чувствую. И мне совсем не хочется веселиться. Я только все испорчу своим убитым видом, поэтому, с вашего позволения, лучше пойду домой и отдохну. Но за приглашение спасибо.

Минуту тот молча смотрел на нее, в его глазах светилось искреннее беспокойство и участие, но, встретив ее умоляющий взгляд, Тревор пожал плечами.

– Как знаешь. У тебя несколько дней. Постарайся отдохнуть как следует, – пожелал он и, подумав, добавил. – И прекрати изводить себя. С твои сыном все в порядке.

Элеонора вздохнула. Тревор Арлингтон был прекрасным постановщиком и идеальным директором. На репетициях он бывал требователен и строг, а иногда даже деспотичен и безжалостен, но, как правило, все их усилия затем сторицей окупали себя. За те пять лет, что она работала с ним, ни один из спектаклей, поставленных под его руководством, не провалился. Кроме того, он никогда не вмешивался в личную жизнь актеров труппы, за исключением тех редких случаев, когда те или иные их поступки ставили под угрозу репутацию труппы или театра, но и никогда не отказывал в помощи, если это было в его силах, а его единственными требованиями были обязательность и безукоризненная работа. При этом он, казалось, интуитивно отличал деловые отношения от личных, старательно соблюдая установленные границы. Но, что еще более важно, Тревор Арлингтон был хорошим другом. Пожалуй, единственным, который теперь был у нее, и единственным, кто знал о ее жизни почти все, но при этом не пытался посягать на ее независимость, вмешиваться, давать советы или превратить их отношения в нечто большее. Он принимал ее такой, какая она есть, с ее прошлым и настоящим, не стремясь изменить ее и не требуя больше, чем она могла ему дать, и за это Элеонора была ему искренне признательна.

– Спасибо, Тревор, – она улыбнулась, но на этот раз настоящей улыбкой, полной теплой благодарности за его молчаливое понимание и поддержку. – До свидания. Передай остальным мои поздравления. Они прекрасно поработали. Мы все прекрасно поработали.

– Передам. До свидания, Элеонора. Отдохни как следует. Впереди много выступлений.

– Обязательно. И не стоит так волноваться за меня, Тревор. Со мной все в порядке. Правда. Я – взрослая женщина и вполне в состоянии справиться со своими проблемами.

Поймав его обеспокоенный взгляд, она еще раз улыбнулась и поспешила к выходу.

Ричард Грандчестер неторопливо откинулся на спинку кресла и чуть нахмурился. Его взгляд не отрывался от стоящей на сцене высокой золотоволосой женщины в роскошном костюме средневековой королевы, которая как раз изящно раскланивалась под гром аплодисментов и бурю восторгов. На ее губах играла ослепительная улыбка, но и с такого расстояния он отчетливо видел ее неестественную натянутость, тревожный блеск в глазах, горящих лихорадочным огнем на лице, бледность которого не смог скрыть даже умело наложенный грим. Элеонора выглядела измученной и усталой, а ее показная веселость лишь подчеркивала это.

«Что с тобой, милая? – думал он, с беспокойством рассматривая ее. – Что с тобой происходит? Зачем ты так мучаешь себя, Элеонора?»

За все эти месяцы они обменялись едва ли больше, чем десятком слов, не считая общих ничего не значащих фраз и приветствий. Во время их коротких встреч Элеонора держалась холодно, сдержанно и подчеркнуто вежливо, всем своим видом давая понять, что не только не желает иметь с ним ничего общего, но и просто разговаривать, и даже находиться рядом. Обычно, бросив дежурную фразу об отсутствии известий от Терри, она быстро прощалась и уходила. За все то время, что он знал ее – оставшиеся в далеком прошлом годы и эти несколько месяцев, что прошли после его приезда сюда – он видел ее разной. Веселой, взбудораженной, раздраженной, злой, яростной, равнодушной. Всякий раз встречаясь с ней, он видел ее по-новому. Она и была новой. Все той же – и новой. Словно горная река или танцующее на ветру пламя свечи, столь же изменчивое, сколь и прекрасное. Но никогда прежде он не видел ее такой усталой, подавленной и какой-то испуганно-беспомощной, словно потерявшаяся маленькая девочка. Ему вдруг ужасно захотелось обнять ее, прижать к себе крепко-крепко и защитить от бед и зла этого жестокого мира. Это желание возникло так внезапно и было таким сильным, почти непреодолимым, что герцогу пришлось приложить немалое усилие, чтобы заставить себя остаться на месте, а не броситься к ней на сцену. Он усмехнулся и покачал головой.