– Но, Элиза, если твой дядя хочет избежать сплетен и скандала, то он не должен был появляться со своей пассией вот так открыто, у всех на глазах. Сегодня его увидели мы, а завтра может увидеть еще кто-нибудь. А может быть, уже видели.

Элиза поморщилась: в словах Дэйзи была известная доля правды.

– Я поговорю с дядюшкой, – Элиза раздраженно повела плечиком, – а тебя прошу: держи язык за зубами. Ты ничего не видела, ничего не слышала и ничего не знаешь!

– Но…

– Ничего не было, Дэйзи, – настойчиво повторила Элиза, гипнотизируя ее взглядом, словно голодный удав кролика, которым собрался пообедать. – Мы ничего не видели. А если ты кому-нибудь проговоришься, то перестанешь быть мне подругой. Я буду всё отрицать и объявлю тебя лгуньей. Кроме того, не забывай: дядюшка Уильям богат и влиятелен. Думаю, ему тоже не понравится, если о нем станут шептаться в обществе. Он быстро выяснит, кто распускает сплетни, и я ему в этом помогу. А потом он уничтожит всё ваше семейство. Он разорит твоего отца, а после того, как мы объявим вас лжецами, ни одна уважаемая семья не примет вас в своем доме. Вы станете париями. Так что держи язык за зубами – и всё будет хорошо. И помни: ничего не было. Мы просто гуляли и никого и ничего особенного не видели. Ни дядюшки Уильяма, ни Шанталь. Договорились?

– Договорились, – покорно согласилась заметно побледневшая Дэйзи.

«Так-то лучше. В том числе, и для тебя», – удовлетворенно отметила про себя Элиза.

– Вот и прекрасно, – вслух произнесла она, одарив все еще пребывающую в замешательстве подругу своей самой очаровательной, добродушной и мягкой улыбкой так, словно и не угрожала ей еще мгновение назад, а всего лишь отпустила несколько ничего не значащих замечаний о погоде или очередном чаепитии. – А теперь, если не возражаешь, я, пожалуй, пойду домой. Только сейчас вспомнила, что бабушка Элрой пригласила меня сегодня вечером к себе на чашечку чая, а она очень не любит, когда опаздывают. До встречи, – сделав несколько шагов, Элиза обернулась. – И помни: никому ни слова!

– До свидания, – пробормотала ей вслед совершенно ошеломленная Дэйзи.

Элиза неторопливо дошла до перекрестка, свернула за угол и почти бегом бросилась к ближайшему наемному экипажу.

– В Лэйквуд! – крикнула она кучеру, запрыгивая на подножку. – Я заплачу, сколько скажете, но вы должны доставить меня туда как можно быстрее!

– Но я не знаю, где находится это место, мисс.

– Езжайте по восточной дороге, – раздраженно пробурчала Элиза, устраиваясь на скамье. – Когда окажемся за городом, я скажу, куда ехать дальше.

В комнате было темно. В бездонно-черном небе за огромным французским окном, искрящимся серебристыми морозными узорами, ярко светились звезды.

«К холоду», – отрешенно отметила про себя Шанталь, глядя на льющие призрачный серебряный свет точки.

Зябко поежившись, хотя в комнате было очень тепло, она медленно перевела пустой застывший взгляд на украшенный изящной лепкой потолок. Внутри было холодно. Так же холодно, как за этим огромным, от пола до потолка, окном. Холодно, пусто и тоскливо. А еще она чувствовала себя усталой. Не просто усталой, а разбитой усталостью. Словно хрустальная ваза, швырнутая на камень и разлетевшаяся вдребезги. Она отчетливо ощущала каждый из мириадов этих серебристых осколков, вопящих от боли всеми своими гранями, словно бы живыми ранами. Холодно, пусто и тоскливо. Так тоскливо, что хотелось рыдать и выть на луну, словно волчица. Но слёз почему-то не было, а стон застывал в горле, словно бы стиснутом рукой судьбы. И она в который раз покорилась этой безжалостной руке. Глаза и горло горели и ныли, словно с них содрали кожу и посыпали солью. Но еще сильнее болело сердце. Боль шевелилась внутри подобно грозовой туче, билась в сознании, как морские волны о скалы, и отступала неузнанной, непонятой, непринятой. Ее стонущие отголоски долетали и тут же растворялись в тишине и пустоте темного и почти отсутствующего сознания.

И только немилосердная память, как всегда, была четкой и ясной, сохранив мельчайшие подробности того, что произошло в этой комнате. Шанталь медленно закрыла глаза и тут же снова открыла их. Страшно не хотелось оставаться наедине с собой. Слишком много вопросов, на которые не было простых и однозначных ответов. Слишком много чувств. Слишком много эмоций. И стоит лишь закрыть глаза, как они сорвутся с цепи холодного отстраненного отупения, сметут, закружат, увлекут, унесут за собой, словно ураган. И самое страшное – потребуют ответов. Ответов, которых нет. Нет, не сейчас! Не здесь. Не в этом доме, не в этой комнате, не рядом с Ним. Нет! Потом. Позже. Когда она вновь окажется в театре. В своей маленькой и почти пустой гримерной. Когда будет только она. Одна. Наедине с собой. Тогда она подумает об этом. Она подумает обо всем, что случилось с ней в этот злосчастный день. Подумает. Оценит. Поймет. Примет. Смирится. Примирит непримиримое. Простит простительное. Сотрет из памяти, забудет или загонит в самый дальний угол разума и сердца, скроет за семью печатями непростительное. И будет жить дальше. Как сможет. Как сумеет. Как получится. Так было в прошлом. Так есть. И так будет. Она делала это раньше. Она сделает это снова. Там она добавит груз случившегося к тому, что уже несет на своих плечах, и научит себя жить с ним. Как и со всем тем, что произошло в ее жизни до этого. Она научится. Она сможет. Но все это будет потом. В театре. Когда она будет одна, наедине с собой. А сейчас нужно встать. Так просто. И так сложно. Почти невозможно. Она так бесконечно устала. Ей не хотелось двигаться. Каждое движение казалось требующим невероятных, нечеловеческих усилий. Ей не хотелось говорить. Слова не шли с языка. Их не было, как не было мыслей в голове и чувств в сердце. Но ей и не хотелось думать и чувствовать. Почему-то ей казалось, что это будет слишком больно. Ей ничего не хотелось. И самое главное – ей не хотелось жить. Но жить было надо. Жизнь продолжалась. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Часы вечности никогда не замедляли своего хода, неутомимые стрелки бежали по знакомому кругу. Так было, есть и будет. Она должна жить. И она будет жить. Через несколько часов наступит новый день, и она проживет его. И следующий. И тот, что будет за ним. И за ним. И за ним. И за ним. До самого конца. До самого последнего дня. Всё, до последнего мгновения. Всю отмеренную ей и в это застывшее мгновение кажущуюся тоскливо бесконечной вереницу дней. Шанталь знала это так же твердо, как то, что завтра наступит. Обязательно наступит. Даже если ей этого не хочется и, быть может, именно поэтому. В ее жизни всегда было так. Всегда. Так будет и сейчас. А почему на этот раз должно быть иначе?

Высоко над ней сумрачно белел потолок, украшенный изящной лепкой. Темные бархатные портьеры хранили тишину и покой. Черные волосы спутанной волной разметались по подушке и укрыли хрупкие белые плечи. Темные ресницы дрогнули и опустились. С минуту Шанталь смотрела на свои пальцы, судорожно стиснувшие край простыни, прижимая ее к груди. Смотрела так, словно видела их впервые. Тонкие. Длинные. С белыми, остро выпирающими костяшками. Слабые. Не сумевшие ни удержать, ни дать отпор. Отчаянно впившиеся в дорогой шелк, словно в единственную оставшуюся в этом миру опору. Последний оплот. Последний щит. Напрасное усилие. Оно не помогло и не могло помочь. Слишком многое ему противостояло по обе стороны этой несчастной простыни. Белый шелк. Тончайший. Дорогой. Хлипкая грань между двумя людьми. Между двумя мирами, оглушенными противоречивыми чувствами и запутавшимися в них. Не понимающие и не желающие понять. Утонувшие в гневе и безумии. Две кометы, несшиеся навстречу друг другу и столкнувшиеся на полной скорости. Тают осколки. Стекают струйками боли в тишину и покой, в холод и темноту. Там они замерзнут. Забудутся. Исчезнут. А жизнь продолжается.

Медленно повернув голову, Шанталь посмотрела на лежащего рядом мужчину. Ей не было видно его лица. Только волосы. Длинные пряди, волнами разметавшиеся по широким обнаженным плечам и казавшиеся в темноте почти белыми, сотканными из того же призрачного и неверного серебряного света, что и звезды за окном. Одна его рука покоилась совсем рядом, на подушке, ладонь с длинными сильными пальцами утопала в густых черных волнах ее волос, словно бессознательно удерживая ее. Свет и тьма, день и ночь, лунное серебро и бездонный непроглядный мрак, сплетенные и перемешанные на белоснежном шелке. Он и она. Рядом, но не вместе. Связанные ночью. Связанные на ночь и разлученные навсегда. Прошлого не вернуть и не изменить. Того, что было, не исправить. Но о нем можно забыть. И она забудет. Не сразу. Не скоро. Но забудет. Этот дом. Эту комнату. Эту постель. Этого мужчину. И то, что произошло между ними. Но это будет потом. А сейчас нужно встать, одеться, выйти из этой комнаты, из этого дома и добраться до города.

Шанталь собрала волосы и потянула их на себя, вытаскивая из-под руки лежащего рядом мужчины. Дюйм за дюймом. Медленно. Осторожно. Стараясь не разбудить его. Ей не хотелось лежать рядом с ним, видеть его лицо, говорить с ним. Ей хотелось лишь одного – уйти. Оказаться как можно дальше от него, от этой постели, этой комнаты, этого дома, этой местности, этой страны, этого мира, этой Вселенной. От этой жизни. Но это было, увы, невозможным. А потому из всех своих желаний она остановилась на самом маленьком – уйти от него незамеченной. Просто уйти отсюда. И никогда не возвращаться! Темные пряди плавно скользили меж белым шелком и мужской ладонью. Еще дюйм… Еще… И… Всё!