Затаив дыхание, девушка быстро соскользнула с постели и замерла, прислушиваясь. Мужчина продолжал мирно спать, его дыхание было глубоким и размеренным. Облегченно выдохнув, она немного расслабилась и принялась одеваться, стараясь не шуметь. К счастью, Шанталь привыкла сама обслуживать себя и лишь в исключительных случаях, когда приходилось иметь дело с особенно пышными театральными костюмами, прибегала к помощи других актрис труппы, поэтому, несмотря на то, что двигаться приходилось медленно и осторожно, одевание не заняло много времени. Наконец, собрав волосы в узел на затылке, она сколола их парой с трудом найденных на полу шпилек и, прокравшись к двери, осторожно выскользнула из комнаты. Дверь бесшумно закрылась за ее спиной.

Не веря в свою удачу, позволившую ей с такой легкостью осуществить задуманное, Шанталь снова замерла, прислушиваясь и ожидая, что дверь вот-вот распахнется и на пороге появится разгневанный Альберт. Но секунды бежали одна за другой, а за дверью по-прежнему царила тишина.

«Господи, неужели ты наконец-то услышал меня? Просто не верится. Впрочем, следует быть благодарной и за малые благодеяния. Спасибо за помощь. И помоги мне выбраться из этого дома и добраться до города. Умоляю тебя, помоги!»

Ответом ей стал звонкий бой часов. Вздрогнув от неожиданности, Шанталь до боли закусила губу, подавляя инстинктивный вскрик. Часы пробили одиннадцать раз, и снова воцарилась тишина. Шанталь прислушалась. Из-за двери не донеслось ни звука. Облегченно вздохнув, она почти бегом бросилась по коридору, стремясь как можно быстрее вырваться из этого дома. К счастью, она запомнила дорогу.

Коридор. Поворот и еще один коридор. Лестница. Еще коридор. Снова лестница и… Вот он, выход! Еще несколько ступеней, просторный зал фойе – и она свободна.

– Добрый вечер, мадемуазель Шанталь, – обманчиво мягкий, прекрасно поставленный женский голос с прозвучавшими в нем нотками насмешки и презрения буквально пригвоздил ее к месту.

Шанталь медленно обернулась. Позади нее в дверях, очевидно, ведущих в гостиную, стояла девушка. Длинные, тщательно уложенные локоны изумительного золотисто-каштанового оттенка, перевитые золотистой, в тон платью, шелковой лентой, каскадом спускались по плечам, под ровными полукружиями бровей сияли карие глаза, опушенные длинными темными ресницами. Чуть вздернутый прямой носик с изящными тонкими ноздрями и полные красиво очерченные губки придавали ее нежному бело-розовому личику, казалось бы, состоящему из одних плавных, гармонично перетекающих одна в другую линий, немного капризное выражение. Девушка была одета в платье из дорогого переливчато-золотистого шелка самого модного покроя, оставляющего обнаженными руки, шею и верхнюю часть груди и подчеркивающего красоту ее волос и стройность стана. Она была красива.

«Даже очень красива», – невольно отметила про себя Шанталь.

Но высокомерное выражение, застывшее на кукольном личике девушки, сводило на нет ее красоту, изящество и нежность. Надменность и гнев, почти ненависть, невидимым ореолом окружали ее хрупкую фигуру и волнами струились по комнате, а карие глаза обдали ее таким холодом и презрением, что Шанталь невольно отступила на шаг.

Девушка стояла, опираясь спиной о косяк, положив одну ладонь на ручку открытой створки, а вторую – на нераскрытую створку двери, и смотрела прямо на нее с таким пристально-испепеляющим вниманием, что у актрисы невольно мелькнула мысль о том, что если бы взгляд мог убивать, то она была бы уже мертва, по меньшей мере, раз сто.

«Господи, но ей-то я что сделала? – мысленно застонала Шанталь. – И кто она вообще? Может быть, его жена? Но… Уильям-Альберт Эндри не женат, иначе бы об этом было известно. А что если он скрывает это по каким-то своим причинам? А иначе как объяснить ее присутствие в этом доме в такой час и ее гнев? А может, она – не жена, а невеста? Тогда почему я ничего не слышала о помолвке? Уж если бы самый завидный холостяк Чикаго собрался жениться и сделал кому-то предложение, то наверняка об этом бы трубили на всех перекрестках. А может быть, он сделал предложение, но о помолвке еще не объявили. Тогда зачем весь этот маскарад с ревностью к Блэкбурну? Или он собрался жениться на этой красотке, а меня держать в любовницах? Нет, это на него не похоже. Судя по тому, что о нем говорят, мистер Эндри не такой человек. Все о нем отзываются как о честном, открытом и благородном. А чтобы задумать такое, нужно быть… Быть… Ну, я не знаю, кем! Кем-то вроде Блэкбурна! Нет, он не такой. Не такой. Тогда кто эта девушка?»

Шанталь пристально всмотрелась в ее черты. Она была уверена, что они не знакомы, и, в то же время, ее не покидало смутное ощущение, что она уже где-то видела эту девушку.

«Но где? Где мы могли встречаться? Она явно из богатой семьи. Где? На улице? В театре? Стоп! В театре! Конечно же! Во время премьеры “Мессалины”! Она была там вместе с мистером Эндри. Поль говорил, что они, кажется, состоят в родстве. Это объясняет ее присутствие здесь. Но непонятно, почему в такой час: не похоже, чтобы она тут жила. Скорее всего, приехала недавно и не собирается оставаться. И непонятно, почему она так злится. Я бы сказала, что она… ревнует? Но если они всего лишь родственники. Быть может, безответная любовь? Она любит его, а он у нее на глазах ухаживает за какой-то актрисой. М-да… Тогда ее гнев понятен. Бедная девочка. Но я не виновата в том, что он предпочел меня ей. Насильно мил не будешь. В конце концов, я об этом не просила и не поощряла его ухаживания. Наоборот. Впрочем, попробуй объясни это охваченной ревностью женщине. Вон, она так и пышет гневом. Даже слушать не станет. М-да… Ситуация…»

Пока эти мысли проносились в голове застывшей в центре холла Шанталь, Элиза оторвалась от двери и неторопливо направилась к ней. По мере приближения ее лицо обретало все более презрительное, почти брезгливое выражение. Остановившись в двух шагах, она еще раз с откровенным пренебрежением медленно обвела взглядом измятое платье актрисы, растрепанные и кое-как заколотые пряди волос цвета воронова крыла, небрежно наброшенный на плечи плащ из простой грубой ткани – и по ее лицу скользнула презрительная усмешка.