«Она хочет меня любить, - думал он, когда, вернувшись домой с молодой женой, уложил своего уставшего за день котенка спать. – Мне этого хватит. Главное – хочет и счастлива со мной, остальное – неважно…»

Но все же что-то странное было не между ними, но вокруг. Что-то жуткое и неотвратимое… Они были счастливы вместе, но в глубине души обоих жил крошечный след того, чем омрачено было начало их любви и сама их любовь… И след этот не мог исчезнуть уже никогда…

И когда наутро Роззи, почти всю ночь спавшая тревожно, то и дело вздрагивая и подскакивая на супружеской постели, прильнула к нему после завтрака и виновато опустила глаза, Реддл не удивился. Он понимал, и это причиняло ему в глубине души боль, о чем она думала вечером, несомненно, постоянно себя одергивая, и что так беспокоило ее сейчас. Потому не удивился он и когда услышал ее виноватое:

– Том, я навещу Антонина. Я послала ему приглашение, - девушка, по чьим щекам катились слезы, сообщила ему, что против рассудка, воли и здравого смысла послала приглашение на свадьбу, в чем винила себя теперь. И Антонин не пришел. – Я боюсь, что он что-то сделал с собой, - прошептала она, прижавшись к мужу. – Не сердись, пожалуйста, но я должна убедиться, что он жив. Иначе я никогда себя не прощу… - она заглянула в его темные глаза своим карими вишнями, и поцеловала мужа в губы.

– Ты уверена, что оно дошло? – девушка мрачно кивнула. – Ну… Я понимаю, Роззи, я все понимаю, - шепнул он, сделав глубокий вдох. – И ни в чем тебя не виню. Я готов пройти этот путь с тобой, приняв и это тоже.

– Я люблю тебя, - ее рука скользнула по его щеке, теплая, нежная, ласковая. – Я очень быстро вернусь, обещаю. И мы с тобой отправимся в Эдинбург, на нашу медовую неделю. – Она потерлась носом о его щеку, и с улыбкой посмотрела на своего медвежонка, сидевшего на тумбочке у кровати. Она забрала его сюда вчера. Частичка родного дома там, где теперь будет жить она сама. В ее новом, пусть и крошечном, но все же родном доме…

***

– Тони, сынок, как ты? – Вирджиния Долохова заботливо склонилась к сыну, со слабым стоном открывшему глаза. Он вернулся поздно ночью, пьяный, и уснул, едва рухнув на диван в гостиной. Николас настолько ошалел от поведения Тони, что даже не нашелся, что сказать, а сегодня с утра не вышел еще ни разу из кабинета, и сидел там подозрительно тихо. Однако винить сына в том, что он шатался где-то почти до трех часов ночи, язык не поднимался ни у кого из родителей. Несколько дней назад сова, красивая, крупная, принесла письмо.

Долоховы как раз ужинали, почти молча, как и всегда, Виджиния по мере сил тормошила мужа и сына, устроившегося в Министерство, в Надзор, секретарем и теперь с энтузиазмом хлопотавшего на работе, мечтая стать настоящим инспектором. Но когда Николас отпустил сову, угостив ее орешком, и протянул письмо сыну… Тони побледнел, прочтя строчки, и еще раз пробежался по ним глазами. Рука дрогнула и выронила лист пергамента, красивый, праздничный. Антонин, чуть пошатнувшись, встал, опрокинув свой стакан с соком на светло-голубую скатерть, и, ни слова не сказав, пулей вылетел в холл. Шаги по деревянным ступенькам и страшный грохот наверху, чего-то тяжелого и явно только что разбитого. Долохова подняла на мужа недоуменные глаза, Николас как раз подобрал письмо и пробежался взглядом по строчкам…

– Не думал. Что она на такое способна, никогда не думал. – Он протянул жене написанное аккуратным ровным почерком письмо. Вирджиния прочла и схватилась за сердце, болезненно кольнувшее. Приглашение на свадьбу Розалины и некоего Томаса Марволо Реддла. Наверное, подумала женщина, того, из-за кого Роззи оставила Тони. Мальчик все каникулы просидел в доме, не выходя никуда, и когда единственный раз Николас вытащил их в Косой Переулок, кое-что подкупить, Антонин увидел там Розалину в обществе какого-то мужчины, настоял на возвращении домой и всю ночь просидел в своей комнате, запершись магией, молча… Вири тогда ужасно перепугалась за сына, но когда Николас умудрился все же открыть дверь и ворваться внутрь, Тони просто сидел на кровати, методично сворачивая и разворачивая свою колдографию с Розалиной. Когда он поднял глаза, женщине стало страшно – такого демонического мрачного блеска она прежде никогда в них не видела. Антонин, будучи поздним ребенком, живущим не в самой теплой атмосфере – Николас не любил его, ведь болезни ее были выявлены после рождения сыночка, всегда был мальчиком со сложным характером и очень противоречивой психикой. Но никогда прежде в нем не было так ярко выраженного зла. Вирджиния обожала единственного сына, но в тот момент она испугалась того, что проснулось в нем. Того, что проявилось в его глазах, жестах, интонации голоса… Во всем его облике…

Она не могла простить Розалине ее поступка, помня, как счастлив был сын, когда сказал, что его любимая Роззи теперь будет его женой, они будут вместе… И как он плакал впервые в жизни в тот день, когда Розалина сказала ему, что уходит к выбору… И каждый раз, когда она появлялась у них в доме – это случилось пару раз за прошедший год, Роуз навещала Тони, как друга, Вирджинию трясло от гнева и злости на девушку, продолжавшую мучать ее мальчика. И когда он упоминал, что виделся и разговаривал с Роззи, произнося ее имя всегда с нежностью, тоской и какой-то отчаянной надеждой, Вирджиния ненавидела несостоявшуюся невестку только сильнее. А уж те два эпизода с ее подружками, с которыми она пыталась познакомить ее милого сыночка, и которые вызвали у Тони тошноту, еще больше раскалили неприязнь женщины к девушке, которую она когда-то обожала.

Но приглашение на свадьбу было уже сверх любой меры. Издевательство, какому не было равных по мнению Вирджинии. Она помнила, что Тони всю ночь тогда сидел под дверью своей комнаты, после того, как разбил все стеклянное, что было в комнате, и от злости сломал тяжелую деревянную подставку под колбы и пробирки – приобретенную во время учебы, вопрошая кого-то шепотом, как она может так с ним поступать. Именно в тот день, когда пришло это приглашение, Николас впервые за годы крепко обнял сына, похлопал по спине и сказал, что Антонин сильный мужчина и выдержит это сумасшествие. Впервые и в последний раз в жизни он оказал сыну мужскую поддержку, показал, что верит в него и подставил плечо, на которое можно было опереться. Единственный раз…