Я очень много думала той осенью в лесах, о своем даре, долге, возможностях… О маме, почти родившейся с этим даром и не знавшей по чистоте души равных себе. А еще я впервые именно тогда задумалась, почему она все же ушла из аврората и больше туда не вернулась. Папа твердил, что это грязная работа, и он имел право так говорить. Он работал там на момент встречи с мамой и ушел, когда они уже три года как были женаты. Но мне хотелось «быть как мама», и последовать по ее стопам. И все же мои вспышки злости, постоянная тяжесть на светлой душе валькирии, которую усиливал в тысячи раз крестраж, борьба с темными магами и существами – казалось бы вот оно то, чего я хотела, борьба со злом! – заставляли меня снова и снова думать о том, смогу ли я на самом деле стать аврором. Смогу ли арестовывать, зная, что пойманного ждет Поцелуй Дементора или Азкабан? Северус, когда убил Дамблдора, красноречиво показал мне, что нет.

Да, тут я не могла быть объективна, но эта история показала мне, что в глубине души я не могла бы желать такой участи, даже будь это сама Лестрейндж. Именно в тот период у меня зародились первые сомнения на счет того, хочу ли и могу ли я работать в аврорате. И я начала по-настоящему осознавать, почему оттуда ушли мама и папа. Это, в отличии даже от университета, была не игра. Эта была жизнь. Суровая, грязная, порой подлая работа… И валькирии там было не место…

Мне вспомнился отчего-то Скримджер и мое с ним знакомство. Оно было далеко не теплым и приятным. Наутро после смерти мамы именно этот человек, тогда глава аврората, тряс меня за плечи и пытался расспросить о том, что случилось в доме Джеймса и Лили. Наверное, именно тогда и именно поэтому он стал мне неприятен, и только недавно, когда я узнала, что он не выдал Гарри и погиб, он обелился в моих глазах… И теперь мне было искренне его жаль…

Я не заметила, как мои размышления сменились сном, и более того я даже не уверена, насколько сном все это было. Не уверена до сих пор.

***

Я сидела на подоконнике в огромном особняке, касаясь босыми ногами голого камня стены и тоскливо смотрела в звездное небо. Черное длинное бархатное платье закрывало мои поджатые колени, а снятые с ног ботинки стояли под окном, на которое я и забралась. Мне было примерно лет двадцать, наверное, как и тогда, в последний год войны. Где-то в глубине особняка слышались негромкие голоса и визгливый женский смех, а я, обхватив колени руками, смотрела в простор темной, полной звезд бездны за окном… На шее висел маховик…

– Она давно умерла… Почему он не видит меня? – с тоской прошептала я, по щеке потекла слезинка. – Я ведь рядом, я живая… Такая же, как он, - я зачем-то закатала левый рукав платья и посмотрела на выжженную на коже Черную Метку. – Почему все так?! – в дверь постучали и на мое резкое «заходите» в комнату заглянула голова Хвоста.

– Миледи, Милорд ушел по делу, но тут остались Нотт и Снейп, - доложил он, дрожа всем телом. – Желаете поужинать?

– Не желаю, Хвост. Позови ко мне Снейпа, - презрительно отвечаю я. Хвост, изгибаясь в поклоне, уходит и вскоре дверь открывается вновь. На пороге возникает мужчина в черной рубашке, черных брюках, с длинными черными грязными волосами и крючковатым носом. Отчего-то внутри у меня, той, другой меня, все сжимается, сладко и одновременно болезненно.

– Вы желали меня видеть?
– осведомился он абсолютно холодным голосом. Даже не просто холодным, скорее ледяным.

– Я слышала об успехе выполнения тобой задания Милорда, - Северус проходит в комнату, я магией запираю дверь и накладываю чары, защищающие от подслушивания и подглядывания. Мои босые ноги касаются холодного пола и потом ковра на полу… - Присядь, - я указываю на кровать – единственное, на чем можно сидеть в этой спальне. И сажусь рядом. От холодного, равнодушного взгляда черных глаз, которого реальная я никогда и не видела, той мне хочется плакать… - Ты показал себя блестящим…

– Слугой? – вкрадчиво уточняет он, когда я заминаюсь с подбором слова. Я тут же мотаю головой.

– Нет конечно! Помощником, вот…

– Спасибо, я польщен. Простите, у вас все?

– Нет… Северус, скажи, почему? Я живая, теплая, рядом с тобой, а ты не хочешь увидеть этого и смотришь на давно покойную женщину, едва ли хоть когда-то любившую тебя! Неужели ты не видишь меня?

– Я вижу чудовище, - черные глаза проницательно заглядывают в мои. – Когда после его воскрешения он нас познакомил, ты все же была другой. В тебе оставалось хотя бы немного света… Теперь же его нет, хотя я вообще не понимаю, что ты тут делаешь. Валькирии среди таких, как мы, не место.

– Я не чудовище! – я не злюсь, мне, напротив, становится больно от его слов. Северус же отрицательно качает головой, все еще глядя мне в глаза.

– Ты хочешь знать, почему я выбираю ее, а не тебя? – я кивнула. Северус поднялся на ноги и вздохнул. – Она была живой, настоящей и доброй. Ты – управляющая временем холодная и злая колдунья.

– Не такая уж я и злая! – все-таки возмущаюсь я, Северус грустно качает головой. – Я не сдаю тебя ему! Хотя и знаю все. Я верю, что ты одумаешься и отвернешься от старого хитреца…

– Вот потому я даже не хочу на тебя смотреть. Ты делаешь это не ради меня. Не тыкай мне этим. Ты все это ради себя же и делаешь! Ты думаешь только о себе, своем могуществе и власти. И не можешь оставить меня в покое, потому что не получаешь того, чего хочешь от меня ты… И хотел бы я знать, что заставляет твой дар и твою суть так долго спать… - еще какое-то время таких пререканий и Северус уходит, потому что уже, скорее всего, вернулся прочимый мне в женихи отцом-Лордом Долохов. Но уже перед самым его выходом я останавливаю его отчаянным, полным боли и надежды криком… Его не слышно за стенами комнаты, но в ней самой он слышен хорошо.