– Я тоже… Я тоже тебя люблю, Северус… - по ее щекам катились крупные слезы. Двенадцать лет прошло с момента, когда она лишилась его. Двенадцать лет миновало второго мая… Но все же у нее осталось то, ради чего хотелось жить и ради чего стоило бороться с тоской утраты дальше. Их сын…

Уже позже, шагая по улочке городка из парка к дому, Джеймс снова потеребил маму за рукав.

– Мама, а папа был смелый?

– Он был очень смелый, - грустная, но светлая улыбка Кэтрин. – Очень-очень смелый и умный.

– Дядя Гарри, когда вел у нас занятия, сказал, что папа – герой. Он привел его нам в пример как самого смелого человека, которого он знал.

– На войне, я тебе о ней рассказывала, папа защищал Гарри и меня, и всех остальных, как мог. Папа был самым храбрым человеком, которого знала я, милый. Знаешь, таким же храбрым, как тетя Элеонора, наверное. Они оба были смелыми людьми.

– Но тетя Элеонора жива, - Джеймс опустил глаза. По щеке мальчика скатилась огромная слезинка. – А папе там хорошо?

– Папе там очень хорошо, - улыбнулась Кэтрин. – Я уверена, что он смотрит на нас с тобой с неба и гордится тем, какой у него хороший сынок. И ждет нас. Знаешь, время – ничто, когда по-настоящему кого-то любишь. И знаешь, твоя бабушка сказала мне однажды, что те, кого мы любим, всегда с нами. Вот здесь, - она коснулась его лба. – И вот здесь, - она коснулась того места, где билось сердечко мальчика. – Пока мы любим папу, он с нами.

– Тогда он всегда будет с нами, - Джеймс прижался к маме. Из кармана его мантии выглянул уголок старой потрепанной колдографии. На ней около большого пирожного в форме сердца сидели его папа и мама. Колдография, с которой Джейми не расставался никогда. Он очень любил по ночам подсвечивать себе фонариком, разглядывая каждую черточку на лице его папы. Взрослые спорили, был его папа героем или чудовищем, а Рита Скиттер, противная журналистка, даже написала об этом книгу. Но Джеймс знал, что дедушка, мама и дядя Гарри говорят правду. Его папа был героем… Настоящим героем…

Анна устало завесила зеркало тканью. Уже лучше, чем совсем ничего. Но все же зеркало, показывавшее пока несбыточное, изображало совсем иное. И Анна знала, что если Кэтрин действительно окажется такой, какой Анна видела ее, это станет возможным. Из парка домой шли не два человека, а три. Женщина в черном платье с темно-каштановыми волосами, мальчик и мужчина с черными глазами и черными волосами почти до плеч. Кое-что другое было отнято у Кэтрин с этого зеркало. Кое-что, что значило для нее куда меньше. В глазах этой Кэтрин светилась не светлая грусть, а почти ничем не омраченное счастье. Два совершенно разных варианта одной и той же жизни. Жизни, которая зависела от той, что показалась на обоих зеркалах. От того, что совершит ее сердце.

Кэтрин

Я едва успела щелкнуть пальцами перед тем, как Лавгуд возник на пороге и превратить свое лицо в нечто с огромным кривым носом и нарисовать себе магические круги под глазами. Денбриджцы уродовали себя в виде маскировки, но это было сейчас единственное, что пришло мне на ум. Более того, я слабо понимала, зачем я это делаю… Но интуиция меня как валькирии была иногда посообразительнее меня как волшебницы.

– Что такое? Кто вы? Что вам нужно? — закричал Лавгуд пронзительным, сварливым голосом, глядя сначала на Гермиону, потом на Рона, на меня и, наконец, на Гарри. Тут его рот раскрылся, образовав идеально ровную букву «О».

– Здравствуйте, мистер Лавгуд, — сказал Гарри, протягивая руку. — Я — Гарри. Гарри Поттер.
– Ксенофилиус не пожал ему руку, хотя его глаз, здоровый (Лавгуд страдал косоглазием) устремился на шрам на лбу брата.
– Можно, мы войдём? — спросил Гарри. — Нам нужно вас кое о чём спросить.

– Я думаю, лучше не стоит, — прошептал Ксенофилиус. Он судорожно сглотнул и окинул быстрым взглядом сад. — Это несколько неожиданно… Право. Я боюсь, что… В самом деле, лучше не надо… - он внезапно устремил взгляд здорового глаза на меня, точнее, на мою шею.
– Вы Кэтрин Реддл? – Гермиона открыла было рот, чтобы ответить, но я опередила ее. Что-то тревожное снова возникло у меня в душе и маховик, касающийся кожи, предостерегающе меня кольнул. Лавгуд мог просто не любить валькирий, но дело могло быть и куда страшнее…

– Нет, я… Оливия… Оливия Пинз, мистер Лавгуд. Мы с вами незнакомы. Я подруга Гарри, - я предостерегающе моргнула кузену и друзьям, вытаращившимся на меня. – И ребят.

– Мисс Реддл… - как-то странно кашлянул Ксенофилиус. – Разве мисс Реддл не путешествует с мистером Поттером? Я слышал… - он вздрогнул всем телом, но тут же взял себя в руки.

– Мы можем войти? – не выдержал Рон.

– Мы ненадолго, — сказал Гарри.

– Я… Ну что ж, входите, только быстро. Быстро!

Он захлопнул дверь, как только мы переступили порог. Мы оказались в самой удивительной кухне на свете. Она была совершенно круглой. Всё в комнате было изогнутым по форме стен: плита, рукомойник, шкафы с посудой — и всё расписано птицами, цветами и насекомыми ярких, чистых оттенков…

Чугунная винтовая лестница в центре комнаты вела на верхние этажи. Над головой что-то громко лязгало и громыхало.

– Поднимемся наверх, — пригласил мистер Лавгуд.

Держась по-прежнему скованно, он первым начал подниматься по лестнице. Комната этажом выше оказалась одновременно гостиной и мастерской, а захламлена она была ещё сильнее, чем кухня. Повсюду лежали высоченные стопки разных бумаг и книг. С потолка свисали искусно сделанные модельки самых невероятных существ, и все они хлопали крыльями и щёлкали челюстями, а гремела, как выяснилось, загадочная деревянная штуковина с магически вращающимися штырьками и колёсиками, по видимости, печатный станок.