Полукровка отступил, на шаг, глядя на улле недоверчиво прищурив правый глаз и удивлённо задрав левую бровь, не до конца веря в слова Эфеби. Но нет, улле не шутил. Он спокойно стоял на месте, смотря, как приближающийся к нему убийца на ходу вытягивает из ножен длинный узкий кинжал. Страха в его глазах не было и близко, лишь спокойствие и уверенность, заставившее Борагуса задуматься над тем, а сам он встречал бы так же приближающуюся к нему Смерть?

— Твоё мужество восхищает меня старик. — Осипшим голосом признал Дарик, склоняя перед священником голову.

Давая свои наставления Гюлим чётко говорил как и куда бить, чтобы смерть жертвы наступила не сразу. Он очень хотел, чтобы улле-Эфеби помучался перед смертью, а еще лучше испугался и просил пощады, но Дарик отлично видел, что этому человеку можно сделать больно, но нельзя сделать страшно. Потому он не стал цепляться за план Гюлима, потакая желаниям хафаша, а поступил по-своему.

Резкий удар кинжалом, словно бросок кобры и в груди улле распускается кровавый цветок — старик даже не успел моргнуть или вскрикнуть. Крепче сжав рукоять кинжала, полукровка повернул его в ране, вызвав изо рта старца кровотечение, окрасившее его бороду в красный цвет, и только потом вырвал его из тела улле. Так старик умрёт быстрее. Колени улле тут же подогнулись, но убийца не дал ему упасть, подхватил, прижал к стене. Щёлкнув замками поясной сумки, Дарик извлёк оттуда добытую в амаэльских руинах «Пиалу Жизни», прижав её к ране на груди Эфеби и собирая в неё идущую ручьём кровь, которая заливала собой стенки пиалы и бесследно исчезала, будто впитываясь в её дно. С каждой уходящей каплей лицо старца стремительно бледнело, пока не приняло какой-то серовато-коричневый оттенок — только тогда кровяной ручей из его груди иссяк.

Выпущенное Борагусом обмякшее тело глухо повалилось на застеленный ковром пол, уставившись в потолок остекленевшими глазами. Взор мертвеца был какой-то спокойный и одухотворённый, как у мастера, который наконец-то увидел завершение работы всей своей жизни. Опустив глаза на пиалу в своих руках, Дарик с удивлением увидел, что она пуста и чиста, словно это не в неё только сто слилась пара литров крови. Магия!

Вытерев кинжал об одежду убитого, Дарик спрятал «Пиалу Жизни» обратно в сумку, после чего наклонился, подхватывая сухое тело подмышки, чтобы оттащить и усадить его в кресло, развернутое передом к окну. Придав мёртвому улле такой вид, будто тот просто задремал за размышлениями сидя в кресле, он поправил на голове трупа тюрбан и остался доволен своей работой. Теперь нужно уходить.

Опустив на лицо маску, полукровка толкнул дверь, ужом проскакивая в открывшуюся щель и сразу же придавливая её плечом обратно, чтобы никто не мог заглянуть в кабинет. Посетителям старца, всё ещё отиравшимся в приёмной он объявил, что улле занят просьбой Шах-ан-шаха и просил пару часов его не беспокоить. Сильно задирать время ожидания Борагус не стал, рассчитывая, что успеет за озвученное время покинуть город. Бохмичи восприняли новость как должное, только молодой бедин, который так не хотел пускать его к улле, воззрился на Дарика с возмущением.

«Его что ли очередь была следующей?» — Подумал полукровка, обходя бедина, загораживающего дорогу к лестнице и только потом понял, что совершил ошибку. Настоящий «белый страж» просто спустил бы вставшего на пути наглеца с лестницы.

Уже внизу, когда таиться было не перед кем (безучастные аксакалы в зелёных чалмах по-прежнему меланхолично пили воду из чайника), Дарик хромой рысью пересёк первый этаж, выскочив на улицу, где его настиг прилетевший со второго этажа длинный переливчатый вопль, в котором одновременно смешивались боль, отчаяние и нарастающая ярость. По последовавшему следом за ним грохоту и несмолкающему вою, можно было понять, что крикун спускается на первый этаж. Причём очень быстро!

В сердцах помянув демонов, полукровка схватился за луку седла, чтобы рывком втянуть себя на коня и как можно скорее покинуть этот двор, но не успел. На пороге оказался молодой бохмич с ножиком, который сразу же кошкой прыгнул на Дарика, едва его увидев. Полукровка успел повернуться к угрозе лицом, выхватывая саблю, но юноша до него не долетел, будучи схваченным за пояс толстым привратником.

— Помилуйте, господин! Не убивайте Аллу — он не в себе! — Запричитал бедин, выкручивая из пальцев Аллу кинжал. — Обычно он смирный, но почитает улле Эфеби как отца и ревностно его охраняет!

В подтверждение слов привратника, юноша не говорил ни слова, только выл и ревел, пытаясь выкрутиться из хватки бедина. Кинжал у него отобрали, но зато его теперь стало сложнее удержать. Пробормотав сквозь маску неразборчивое проклятие, Дарик задвинул меч обратно в ножны и рывком взлетел в седло, уже оттуда грозно вопросив для острастки:

— Тогда кто позволил сумасшедшему носить кинжал?!

Лучше бы он сразу уехал, потому, что в этот момент немой вырвался и неожиданно высоко подпрыгнув, вцепился пальцами в закрытое забралом лицо Борагуса. Под его весом, маска-личина отделилась от своего крепления и улетела вместе с немым бедином вниз, жалобно звякнув на прощание. Привлечённые их потасовкой зеваки взглянули в лицо «щахского гвардейца» и… ахнули. Только буйный юнец, которого снова скрутил привратник, яростно заревел, метко швыряя в затылок спешно разворачивающего коня Борагуса оставшееся в его руках забрало.

«Демоны Пекла! — Мысленно, но зато в сердцах, воскликнул Борагус, пришпоривая жеребца, бросая его в раскрытые ворота, люди в которых проворно раздались в стороны. — Чтоб тебя… эльфийское, ты, отродье!»

Вырвавшись на улицу, злой, как адский джинн, Дарик, направил своего скакуна в сторону центральных улиц, через которые быстрее всего можно было попасть к городским воротам.

* * * *

Волна паники, поднятая убийством священника, быстро переросла в настоящий вал ярости, когда к дому улле Эфеби потянулись соседи, привлечённые раздававшимися там криками. От них, передаваемая из уст в уста, перескакивая с одной улицы на другую, в город полетела страшная весть: «Убит улле Эфеби!» Городских ворот она достигла гораздо быстрее, нежели это мог сделать на своём коне Дарик, но ещё быстрее распространялись сплетни о том, кто бы мог совершить это злодеяние. Одни говорили о западных соседях из-за гор — тавантинах, которые могли совершить убийство дабы посеять смуту в «Святой Стране», другие кричали, что во всём виноваты ассасины салхитов, которым улле Эфеби мешал распространять свою ересь дальше на Юг, а посему дело в Атраване идёт к новой религиозной войне между бохмичами салхитами и мазаритами. Толпы разъярённых горожан начали перекрывать ворота, дерясь с охранявшей их стражей, свирепствовали на городских площадях и переулках, громя лавки мармаридских и тавантинских купцов и вылавливая одиноких «белых стражей», случайно оказавшихся в городе. Гвардейцев стаскивали с коней, били и срывали с них маски, те тоже в долгу не оставались, яростно отбиваясь от обступившей их толпы. Лилась кровь, падали убитые и раненные, и пусть число жертв во всём городе не превысило десятка лишь по чистой случайности — хафаш Мустафа аль Гюлим мог быть доволен последствиями свершённым его слугою убийства.