Бен улыбнулся, поймав на себе взгляд Патриции. Девушка смущенно опустила глаза. Ей вдруг стало не по себе. Немного стыдно за то, что Бен вновь видит ее выпившей. Хотя какого хрена?.. Что вообще происходит?..

– Милая, я сейчас вернусь, – Крис чмокнул Робби в щеку и покинул вип, несмотря на все протесты девушки.

– Милая, я сейчас вернусь!.. – передразнила его Бэйтман. – Пиздец!..

– Какая ты грубиянка, – голос Бена заставил блондинку густо покраснеть. – Мне иногда кажется, что тебе не мешает научиться уважительно относиться к людям…

И все. Этого было достаточно. Да как он вообще смеет?!..

Патти уже хотела раскрыть рот, чтобы огрызнуться в ответ, но Бен несколькими шагами сократил расстояние между ними до критического и навис над миниатюрной хамкой, как долбаная скала. Долбаная самодовольно улыбающаяся скала.

В считанные секунды Патти вдруг почувствовала себя такой крошечной и беззащитной. А еще действительно, дрянной. Дрянной девчонкой.

Аффлек наклонился и быстро прошептал ей в волосы:

– Не забывай, что я…

Закончить он не успел. В эту самую минуту на сцене появился Крис и попросил у собравшихся в клубе тишины.

– Он пьяный? Нахер он туда поперся?!. – рассмеялся Макс, но тут же получил от сестры затрещину.

Тем временем Крис сел за рояль и, кашлянув, немного опустил микрофон.

Робби, наблюдающая за ним в этот момент, подошла к Патти и взволнованно сжала руку лучшей подруги.

– Сегодня мы все здесь празднуем день рождения девушки, которая каждый день дарит мне вдохновение, – начал Мартин. Обернувшись к залу, он поднял голову и посмотрел на вип-зону, отыскивая глазами свою возлюбленную. Наконец встретившись с Робин взглядом, мужчина продолжил: – Робби, ты удивительная. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты всегда была счастлива!.. Эта песня для тебя!.. С Днем рождения!..

Сыграв первые аккорды «The Sky Full Of Stars», Крис снова посмотрел на свою девушку и улыбнулся. Робби послала ему воздушный поцелуй и мечтательно прикрыла глаза.

Когда Крис начал петь, вкладывая в каждую строчку всю свою нежность и любовь, песню в считанные мгновенья подхватил весь зал. Синие огни над сценой, мерцающие, как далекие звезды, и тихие клавиши, которых касались пальцы музыканта. Сердце Робби сжалось от восторга.

– Патти! – Уильямс продолжала терзать руку подруги. – Как романтично!.. Для меня раньше никто не пел вот так!.. При всех!.. Я его обожаю, я обожаю его!..

Патриция улыбнулась подруге, про себя напоминая себе, что это вечеринка Робин, и если Мартину когда-то и удастся обойтись без уничижительных замечаний с ее стороны, то это будет сегодня. Все ее богатое эпитетами и весьма однозначное мнение сегодня останется при ней, Макс вполне способен выразиться за них обоих.

– Это так романтично, – не унималась Роббси. – Для тебя хоть раз кто-то вот так пел? – Девушка стиснула руку подруги еще сильнее, от чего та тут же предприняла тщетную попытку выбраться. Патти не нравился ни вопрос, ни стоящий за ним подтекст о том, что Уильямс таки считала свои отношения с Мартином серьезнее некуда (и если ее брат прощелкает этот момент – быть беде), ни нахлынувшие воспоминания.

– Ага, твой брат после бутылки виски, – фыркнула она, отвернувшись лицом к сцене, будто и действительно была заинтересована происходящим апофеозом ванили на этом празднике жизни. – Ты даже и не представляешь, какой в нем погребен талант. Просто мощь!

– Спасибо, дорогая, я всегда знал, что ты просто притворяешься, что тебе не нравится мое исполнение Элиса Купера, – Макс поднял свой стакан виски и стукнул его о стакан девушки, так, что тот, проскользив по столу, остановился, стукнувшись об ее локоть. Девушка отсалютовала ему в ответ и быстро опрокинула содержимое внутрь. Виски тут же приятным жгучим теплом разлился по телу, но даже он не смог выжечь из ее памяти воспоминания.

Воспоминания о том, как тот самый особенный мужчина пел для нее. Пел, когда они оставались лишь вдвоем, и вокруг не было лишних глаз, людей, перед которыми можно было бы покичиться своими чувствами, выставить их напоказ, как гребаное ожерелье в витрине у «Тиффани», не надо было никому ничего доказывать. Потому что его голос и музыка говорили больше, чем громкие киношные поступки и напускное позерство.

Его пальцы, скользящие по клавишам, взгляд, отстраненный и сосредоточенный на правде в каждом пропетом слове, его надрывный голос. Вспоминая то, как посреди ночи в полутемной гостиной он играл ей, она не могла отрицать того, что была влюблена. Любила. И он любил. А потом все разлетелось вдребезги.

И осталась только боль. Боль и жгучая ненависть по незатянувшимся ранам. Потому что где-то там, в глубине души все еще жила маленькая частичка маленькой доверчивой девочки, которая все еще пыталась собрать все осколки, каждый чертов раз ранясь и шипя от боли.

Да, у Патриции Бэйтман была та самая песня, спетая так, что до сих пор от воспоминаний сердце сжималось в маленький гребаный комочек боли. И больше ей не нужно было ни единой ноты.

– Хочешь, я спою тебе, когда мы останемся сегодня вдвоем, конфетка? – прошептал Джаред, обдавая ее оголенное плечо жарким дыханием. – Спою и сыграю на твоем теле, пока буду избавлять тебя от одежды…