– Я уже говорил тебе, - ответил Фрэнк.
– Бессмертия.

Но гораздо менее из слов и аргументов своего друга понял Дарси его концепцию жизни, чем из наблюдений за его повседневной жизнью. Однажды, например, они шли по деревне, когда старая женщина, согнутая и очень дряхлая, но с необыкновенно жизнерадостным выражением на лице, показалась на пороге своего дома. Фрэнк замер, увидев ее.

– Здравствуй, милая старушка! Как твои дела?
– приветствовал он ее.

Она не ответила, ее тусклые старые глаза устремились на его лицо; казалось, она впитывала в себя, как жаждущий воду, красивое свечение, от него исходившее. Вдруг она положила ему на плечи свои старые сухие руки.

– Ты подобен солнцу, - сказала она, он поцеловал ее и двинулся дальше.

Но едва они миновали сотню ярдов, как случилось событие, странно противоречащее тому, что произошло только что. Ребенок, бежавший по направлению к ним, споткнулся, ударился лицом и издал громкий крик боли и испуга. Выражение ужаса промелькнуло в глазах Фрэнка; он, закрыв уши руками, помчался по улице и не остановился, пока ребенок не остался далеко позади и он не мог слышать его криков. Дарси, выяснив, что все обошлось и ребенку на самом деле не так уж и больно, в недоумении догнал его.

– Вам его совсем не жалко?
– спросил он. Фрэнк нетерпеливо покачал головой.

– Разве ты не понимаешь?
– спросил он.
– Разве не понимаешь, что вещи такого рода как боль, гнев, что-нибудь неприятное, отбрасывает меня назад, задерживает пришествие великого часа! Возможно, когда он настанет, я смогу менять эту часть жизни на другую, на истинную радость. Но сейчас я этого сделать не могу.

– А как же старая женщина? Разве она не уродлива?

Сияние постепенно возвращалось на лицо Фрэнка.

– Вовсе нет. Она подобна мне. Ей хотелось радости, она знала, что увидит ее, и она увидела ее, милая старушка.

Следующий вопрос возник сам собой.

– Но как же тогда быть с христианством?
– спросил Дарси.

– Я не могу принять его. Я не могу воспринять веру, в которой основной мыслью является то, что Бог, который есть радость, должен был страдать. Возможно, так оно и было, но я не понимаю, как это возможно. Я забыл о нем; мой удел - радость.

Они подошли к плотине за деревней, здесь воздух был наполнен шумом бурлящей прохладной воды. Деревья склоняли свои тонкие ветви к прозрачному потоку, а луг, на котором они стояли, благоухал летним разнотравьем. Жаворонки взмывали и щебетали в кристальной голубизне неба, тысячи июньских голосов раздавались вокруг них. Фрэнк, с непокрытой по обыкновению головой, с пиджаком, переброшенным через плечо и в рубашке с закатанными до локтей рукавами, застыл, напоминая некое красивое дикое животное, с полузакрытыми глазами и полуоткрытым ртом, впивая теплый душистый воздух. Вдруг он приник лицом к траве на берегу речки, зарывшись лицом в ромашки и первоцветы, и, лежа, широко раскинутыми руками поглаживал шелковистую влажную траву. Никогда прежде Дарси не видел его таким, полностью отдавшимся своим ощущениям; его пальцы, ласкающие траву, его наполовину скрытое цветами лицо, даже проглядывавшие сквозь одежду линии тела были наполнены странной жизнью, отличной от других людей. И еще какое-то слабое свечение, которое видел Дарси, некий трепет, вибрации от распластанного перед ним тела, переходили к нему, и в какой-то момент он понял то, чего не мог осознать раньше, несмотря на все свои настойчивые расспросы и искренние ответы, почувствовал как нечто реальное, и понял Фрэнка, понял, в чем состояло его прозрение.

Вдруг Фрэнк напрягся и приподнял голову.

– Флейта Пана, флейта Пана, - прошептал он.
– Близко, о, как близко!

Очень медленно, словно резкое движение могло оборвать мелодию, он приподнялся и оперся на локоть согнутой руки. Его глаза широко открылись, его взгляд будто бы сосредоточился на чем-то очень далеком, на губах появилась улыбка, дрожащая, подобная солнечному блику на стоячей воде, радующийся своему счастью, он вряд ли был человеком. Он оставался неподвижным и устремленным вдаль несколько минут, затем все признаки отвлеченности исчезли с его лица, и он, удовлетворенный, склонил голову.

– Ах, это было прекрасно, - сказал он.
– Как ты мог ничего не услышать? Ах ты, бедняга! Неужели ты действительно ничего не слышал?

Неделя здорового образа жизни произвела чудесные изменения с Дарси; бодрость и жизненные силы вернулись к нему, изгнав прочь волнения последних месяцев, и как только это возвращение случилось, он, как ему казалось, попал под еще большее влияние, которое оказало на него чудесное омоложение Фрэнка. Двадцать раз в день он ловил себя на мысли, что пытается вновь и вновь убедить себя в абсурдности идей Фрэнка: "Этого не может быть, этого просто не может быть", и из того, что он так часто думал об этом, он делал вполне логический вывод о том, что спорит с идеями, уже пустившими корни в его сознании. Ибо он каждый день видел перед собой живое чудо, хотя было совершенно невозможно, чтобы этому юноше, почти мальчику, было тридцать пять. Тем не менее, факт оставался фактом.

Следующие пару дней шел проливной дождь, и Дарси, не желая простудиться, провел их в доме. Но Фрэнк не заметил смены погоды, по крайней мере, так казалось; он проводил свои дни так же, как и прежде под солнцем, лежа в гамаке, натянутом над влажной травой, или предпринимая длительные прогулки по лесу, без какой-либо определенной цели, в сопровождении птиц, чтобы вернуться вечером, промокшим насквозь, но все с тем же неугасимым пламенем радости, пылавшим в нем.

– Простуда?
– недоумевал он.
– Я и позабыл, что это такое, мне кажется, да нет, я просто уверен, что тот, кто заботится о своем теле, должен спать снаружи. Люди, которые живут в помещениях, наводят меня на мысль о чем-то, лишенном защитной оболочки.

– То есть, ты хочешь сказать, что вчера и сегодня спал вне дома под этим ужасным ливнем?
– спросил Дарси.
– И где же, позволь спросить?

Фрэнк задумался.

– Я спал в гамаке почти до самого рассвета, - сказал он.
– Ибо помню едва забрезживший свет на востоке, когда я проснулся. Потом я пошел: - куда же я пошел?
– о, да, на луг, на то место, где прошлой неделей так близко слышал звуки свирели Пана. Помнишь, ты тогда был со мной? Впрочем, у меня всегда есть с собой плед на тот случай, если я промокну.