– Да, это один из аспектов, в той или иной степени. Подумай, что значит молодость! Возможность роста, разума, тела, духа; все растет, набирается сил, наполняется жизнью с каждым днем. Это нечто, противоположное тому, как обычный человек, достигнув расцвета, постепенно начинает ослабевать. Обычный человек, достигнув расцвета, остается в этом состоянии, как известно, десять, может быть, двадцать лет. Но все равно, после того как расцвет достигнут, он медленно, незаметно начинает ослабевать. Этот сигнал телу, разуму, даже возможности творить подается возрастом. Он становится менее энергичным, чем был. Но я, когда достигну своего расцвета - он уже близок - ах, ты сам все увидишь.

На синем бархате неба стали появляться первые звезды, на востоке восходящая луна высветила сизые силуэты деревьев. В воздухе порхали белые ночные бабочки, а кустах слышалась возня ночных животных. Внезапно Фрэнк поднялся.

– Какой величественный момент, - тихо произнес он.
– Сейчас более, чем когда-либо прежде, я ощущаю ток вечной жизни вокруг меня, я почти окутан им. Помолчим немного.

Он подошел к краю террасы и смотрел вверх, широко раскинув в стороны руки. Дарси слышал, как он длительным вдохом набирает воздух в легкие, и после длительной паузы вновь выдыхает. Он проделал свое упражнение семь или восемь раз, а затем вернулся к столу.

– Наверное, это будет выглядеть, словно я сошел с ума, - сказал он, - но если ты хочешь услышать самые истинные вещи, которые я когда-либо говорил, то никогда не должен никому рассказывать о том, что услышишь. Давай пройдем в сад, если для тебя не слишком сыро. Никогда прежде я никому не рассказывал того, о чем собираюсь сказать тебе. Это довольно длинная история, на самом деле, но я попытаюсь привести в порядок все, чему научился.

Они проследовали в ароматный полумрак беседки и сели. Фрэнк начал свой рассказ.

– Какое-то время тому назад, если ты помнишь, - сказал он, - мы часто сетовали на недостаток радости в жизни. Многие причины, как мы считали тогда, тому виной, были ли они сами по себе плохие или хорошие. Одной из этих причин, есть то, что мы называем христианскими добродетелями, отречение, смирение, сострадание, и стремление облегчить страдание, но они легко переходят в свои противоположности, бесполезное отречение, аскетизм ради аскетизма, умерщвление плоти без духовного обновления, страшное и ужасное заболевание, охватившее Англию в средние века, и последствием которого, по наследству, в наше время мы имеем пуританство. Это была эпидемия духовной чумы, когда власть захватили невежественные скоты, учившие, что радость, веселье, смех суть дьявольские наваждения, распространявшие доктрины мрака и злобы. Что является самым страшным преступлением? Угрюмое лицо. Это есть истина. Теперь вся моя жизнь, я верил в это, должна наполниться счастьем, мы все созданы для счастья, и одно из проявлений божественной милости - данный нам дар испытывать радость. Я уехал из Лондона, поставил крест на своей карьере, уехал как был, и сделал это потому, что отныне намеревался посвятить свою жизнь культу радости, затратив впустую столько усилий стать счастливым среди людей. Я не считал для себя возможном найти его в общении с другими людьми, в городе слишком много развлечений и работы, слишком много страданий. Поэтому я сделал шаг, вперед или назад - как тебе угодно - и вернулся к Природе, к деревьям, птицам, зверям, всем вещам, преследующим одну-единственную великую цель - слепо следуют врожденному инстинкту быть счастливыми, не стесняясь моралью, законами человеческими и божьими заповедями. Я попытался, если ты сможешь это понять, испытать чистую, первозданную радость, какую невозможно испытать среди людей; вернуться к началам.

Дарси шевельнулся в своем кресле.

– Но что делает птиц и животных счастливыми?
– спросил он.
– Пища. Еда и спаривание.

Фрэнк тихо рассмеялся.

– Не думаю, чтобы я стал сластолюбцем, - сказал он.
– Этой ошибки я не сделал. Сластолюбец носит свое страдание за плечами, оно охватывает его шею и окутывает его ноги подобно плащанице. Может быть я и сумасшедший, это верно, но я не настолько глуп, чтобы проверять это на себе. Я имею в виду нечто, что заставляет щенка самозабвенно играть с собственным хвостом, а кошек совершать ночные прогулки.

На мгновение он замолчал.

– Итак, я вернулся к Природе, - сказал он.
– Я осел здесь, в Нью Форесте, не помышляя о возвращении, и стал присматриваться. Это стало первым испытанием, жить здесь тихо, не скучая, терпеливо ждать, быть восприимчивым и внимательным, даже если в течение длительного времени ничего не произойдет. На этой ранней стадии изменения и в самом деле были медленными.

– Ничего не происходило?
– спросил Дарси, с нетерпением, с тем твердым неприятием любой новой идеи, которая в представлении англичанина является синонимом глупости.
– Но почему в мире что-то должно было происходить?

Сейчас Фрэнк, который, как он знал, был весьма великодушным, но в то же время чрезвычайно вспыльчивым человеком, иными словами, чей гнев мог вспыхнуть без малейшего повода, и угаснуть только под влиянием столь же внезапного импульса доброжелательства, должен был проявить себя в прежнем качестве. И едва Дарси задал свой вопрос, слова извинения уже готовы были сорваться с его языка. В этом, однако, не было необходимости, поскольку Фрэнк рассмеялся тихим, искренним смехом.

– О, как бы я был возмущен несколько лет назад, - сказал он.
– Слава Богу, обидчивость одно из тех качеств, от которых мне удалось избавиться. Мне хочется, чтобы ты поверил моему рассказу, - мне действительно этого очень хочется, - а также в то, что твои слова не оказали на меня того воздействия, которое оказали бы прежде.

– Должно быть, твоя отшельническая жизнь не оставила в тебе ничего человеческого, - проворчал Дарси, все еще очень по-английски.

– Я все еще человек, - сказал Фрэнк.
– Точнее, более человек, чем человекообразная обезьяна.

– Таков был мой первый поиск, - продолжал он, спустя мгновение, - осмотрительная, но уверенная погоня за радостью, и мой метод, стремление к созерцанию Природы. Что касается мотива, то он, как мне кажется, был чисто эгоистическим, но что касается возможного эффекта, мне казалось, что если радость сможет распространяться среди грядущих поколений живых существ как некогда эпидемии оспы, это будет для них лучшей вещью. Итак, как я уже говорил, я осел и принялся ждать; я наблюдал счастливые события, и тщательно избегал малейшего несчастья, и в конце концов счастье этого мира, поначалу маленькой струйкой, а затем все более широким потоком, хлынуло в меня, и сейчас, мой дорогой друг, если бы я хотя бы вполовину мог поделиться с тобой той радостью, что меня переполняет, днем и ночью, я уверен, ты оставил бы мир, искусство, прежнюю жизнь, и отдался такому же безмятежному существованию. Когда тело человека умирает, оно становится деревьями и цветами. Когда настанет мое время, я постараюсь сделать то же самое со своей душой.