Я, будучи наделен недоверчивостью, не особо верю в оккультный детерминизм, но и вы б потеряли самообладание, господа, когда утром однажды, вместо привычной, идущей изнутри фразы: 'Вставайте, принц, вас ждут великие дела', я подскочил в кровати от совершенно недвусмысленной: 'Атас, маркиз, ваша жопа в опасности!'

Я был перепуган. Что я могу сказать в свое оправдание, господа? Боюсь, значит, существую.

Первым делом я взял себя в руки. В конце концов, налет когда-нибудь должен был состояться, раз уж я превентивными мерами пренебрег. И почему бы не сегодня, коли как раз четверг, и графиня с 20-00 стриптизирует в Дворянском Дворце, а Шувалов съехал вчера к своей даме с собачкой. Самое время заняться всерьез моим умерщвлением.

Графиню о грядущем нападении я не известил. О налетчиках она, похоже, забыла. Во всяком случае, места, где они скрываются, мне не сообщила, хотя и обещала тогда, беспокоясь за виолончель.

Раньше 20-и они не накинутся, а значит, время есть. Я хотел закончить предыдущую главу. Убьют, чего доброго, а у меня не дописано. Или ранят куда-нибудь, что тоже может надолго оторвать.

Вошла графиня, внесла яблоки. Она каждое утро вносила их целую корзину в мой кабинет, считая, что они способствуют вдохновению.

– Завтра у нас встреча с представителями администрации, - сказала графиня.
– Наконец-то будет возможность хоть кого-то из них лицезреть. Вы не хотите присутствовать?

– Не знаю, - сказал я, не отрываясь от своих бумаг.
– Возможно, меня сегодня убьют.

– Страшно за честного человека в этой стране, - сказал она.

Вряд ли она слышала мои слова, а если услышала, то до сознания не довела. Временами на нее находила рассеянность.

Эта выдающаяся вдова, Попрыгунья и Душечка, до сих пор была счастливо уверена в том, что это она, орфографиня, научила меня читать и писать. И вдохновила продолжить его дело. А теперь и темы подбрасывала.
– 'Я буду вашим художественным руководителем, - иногда заявляла она.
– Ваш талант пробьется сквозь барьеры невежества, и тогда весь мир узнает о нем. Только процесс не затягивайте. А то 'Руслана и Людмилу' копуша-Пушкин три года писал'.

Достала она меня Пушкиным. Дать бы этому Пушкину по башке. И все об Артуре написать требовала.
– Стать биографом командора? Увольте. Единственной моей темой буду я сам.

Она что-то еще говорила за моей спиной, я не прислушивался. Подбирал к Сикорской эпитеты. Но кроме как суки, ничего, более близкого ее сущности, в голову не приходило. Да и предстоящим налетом была занята часть этой самой моей головы.

– Возможно, сегодня, - сказала графиня.

– Возможно, - рассеянно подтвердил я.
– Но не ранее 20-и.

– Я в первом вернусь.

Она вышла. Я погрузился в текст, пожирая ее яблоки. Все беспокойство, связанное с предстоящей схваткой с налетчиками, мало-помалу оттеснилось на задний план. Возможно, это выглядит странно, но вы забыли, что я писатель, господа, я, слава словесности, любую драму переживу, сублимирую для себя, облеку в слова и извлеку выгоду. Страх не менее подстегивает вдохновенье, чем секс или яблоки. Так что если вас гложет злоба дня или тревога о будущем, следуйте моему примеру. Как страус во избежание стресса прячет голову в горячий песок, так зарывайтесь и вы в свои тексты. Пишите, господа, пишите. Слов всем хватит.

К 18:30-и я покончил с этой главой. Сложил исписанное единой стопой. Вкупе с главами предыдущими стопа получилась приличная. Сверху я положил чистый лист. Написал заголовок. Вынес имя и титул на титульный лист. Жаль, если все на этом закончится. Сколько еще невысказанного держу в уме.

Постараюсь все-таки этой ночью не умереть. Последняя точка уколом иглы, капелькой крови просматривается в бесконечности.

Я раскинул на короля - карты сулили жестокое любовное разочарование. Я раскинул повторно - то же пророчество. Чепуха какая-то. Не в любовном же акте предстоит мне с ними сойтись.

Нет, не дам я себя сегодня убить. Нельзя все так просто оставить, я допишу. Про Леопольда. И если кто-то из читателей последует за мной до конца, то закроет эту книгу счастливым.

Ясных планов у меня не было. В мой мамоновский дом Каплан и компания проникли непосредственно с улицы. Открыли калитку - отмычкой, или подобрав ключи. Вряд ли эти двое господ выберут какой-то иной маневр.

Я приоткрыл дверь гаража так, чтобы изнутри была видна вся улица. Выбрал из хлама, сваленного в углу, поустойчивей стул, сел, положив на колено взведенный ПМ. Пришлось передвинуться немного вглубь, чтобы свет звезд, лун и уличных фонарей, попадавший в дверную щель, на меня не падал. Я решил, что как только они перевалят через решетку, без предупреждения открою стрельбу. В конце концов, я не такой уж хороший стрелок, чтобы давать им дополнительный шанс, вступая в переговоры.

До сих пор мне удавалось избегать убийств. Даже пистолет направлять в сторону человека не приходилось. Леопольд не в счет. Леопольд, во-первых, не человек, да и убийцей его был не вполне я. Но вся та человеческая глупость, именуемая злом, и мне присуща.

Мы, в конце-то концов, не виноваты, что так глупы. За неимением времени или неумением им толково воспользоваться далеко не каждому удается рассеять мрак в недрах своих пещер. Кому-то родители внимания не уделили. Потому что сами были глупы. Кто-то сошлется на социальные обстоятельства. К тому же дураки наиболее охотно размножаются. И не очень беспокоятся о том, что их дети станут наркоманами, проститутками, вольются в число убийц или сексуально не так сориентируются. В этом смысле будущее человечества выглядит весьма бесперспективно.