Их имен, к сожалению, я вам привести не могу. Простыня в этом месте оказалась подпорчена и имена их размыты - слезами! о судьбах мира часто я плакал тогда - но сохранились их даты рождений, согласно которым - для гороскопа - один был Овен, а другой - Телец.

Разговаривали они вполголоса, но так, что я слышал, и насколько я помню, первая схваченная мной реплика принадлежала Тельцу.

– Но ведь разум нам говорит: есть только здесь и нет никакого там.

– Согласен, - сказал Овен.
– Когда я здесь, там меня действительно нет. Но ведь не будете же вы отрицать, что пространство за забором, даже если вас там нет, каким-то образом все-таки существует. Да и в вашем сознании оно присутствует а приори, хотя возможно, вы там и не были никогда.

– В моем сознании и преисподняя существует, - возразил Телец.
– Но верить в ее реальное существование я не обязан.

– В преисподнюю и я не верю, - сказал Овен.
– Но относительно внешнего мира есть же неопровержимые доказательства. Положим, то, что снаружи наша стена напоминает кремлевскую - чушь. Но ведь ходоки, пилигримы, паломники, самовольщики, наконец, ходят туда-сюда, свидетельствуют. Даже пиво приносят, которое, как вы знаете, не производят у нас. Значит, не только внешний мир существует со всеми присущими ему атрибутами - пиво, бордели - но и надежная между нашими мирами связь. Канал. А помните Волопасова из 23-го нумера, что умер на наших глазах? Куда он, по-вашему, отправился?

– В преисподнюю, - мрачно сказал Телец.

– Которую вы за отсутствием свидетельствующих о ней источников напрасно отвергли.

– А Данте - чем не свидетель? Да еще красноречивый какой.

– Данте в наше время никто не принимает всерьез.

– А что время?
– меланхолически сказал Телец.
– Как определить время иначе, чем краткое мгновение между прошлым и будущим, стремящееся к нулю. Следовательно, и времени тоже не существует.

– То, что вы сказали, есть парадокс. И как всякий парадокс держится на подмене понятий. Или передергивании карты в вашем случае. Так же и пространство, бесконечно сужая, можно свести к нулю. Если вас нет в некий момент времени в данной точке пространства, в которой, например, нахожусь я, то это не значит, что ни времени, ни пространства нет. Так вы и меня, пожалуй, станете отрицать.

– Почему бы и нет?
– хладнокровно предположил Телец.
– Если я не могу одномоментно быть в разных местах, тем паче в разных телах, или иначе: быть вами, оставаясь собой, да хоть бы и вы попробуйте предположить обратное...

– Очень мне нужно колонизировать ваш убогий мирок. Ваше сырое серое вещество, зыбкое, словно студень. Вот как сейчас двину, так вы у меня живо раздвинете границы пространства, отлетевши к дальней стене. И даже возможно, что время и пространство на какой-то момент действительно померкнут для вас.

– Только напрасно время потратите. Ах, не ловите на слове. Это я для вашего удобства употребил. Раз уж вам так уютно в вашем воображаемом измерении.

– Все это, господа, махровый махизм, - вступил в разговор Маргулис, которого давно подмывало.
– Вопрос времени и пространства, действительно, для многих спорный. Теоретический, я бы сказал, вопрос. Предлагаю вам вернуться к телесным ощущениям. Вот что действительно невозможно отрицать. Ваш спор, таким образом, тут же приобретет конкретность и осязательность.

– Как реакцию мозга на телесные раздражители осязание, действительно, невозможно отрицать, - сказал Телец.
– Особенно если ощущения острые.

– Вот как? Вы знакомы с острыми ощущениями?

– А как же. То ли вас колют толстой тупой иглой, то ли тонкой. В последнем случае ощущения значительно острее.

– Да, но к разряду приятных эти ощущения не отнесешь, - сказал Маргулис.

– Это ж осязание, - снисходительно заметил Овен, подхватив тему, - несущее нам боль. Осязанием наказуют. А то и истязают почем зря.

– Но вы же не будете отрицать, что осязание способно нам доставлять необычайно глубокие наслаждения?
– сказал Маргулис, и мне стало ясно, куда он клонит, эротоман.

– То есть, как не буду? Буду, - сказал Овен.
– Это для мазохистов наказание - наслаждение. А для нас - нет. Я понимаю, - вдруг загорячился он, - без наказания нам нельзя. Как говорит наш учитель: когда входишь в салон метафизиков, бери с собой плетку. Я, говорит, вас, либо до сумасшествия, либо до совершенства доведу.

– Плеть - довольно жгучее удовольствие. Плетка - это, так сказать, кнут, - сказал Маргулис.
– А пряник в том...

– Вот-вот, - перебил его Овен.
– Ты пороть-то пори, но коли уж пряник не впрок. А мы-то пряников почитай и не видели.

– Вы совершенно правы. Половое воздержание...

– Нет, этим-то что. Им что пряник, что плеть. А мы согласны ее терпеть лишь постольку, поскольку это необходимо для нашего воспитания.

– Кстати, о сексе, - грубо оборвал его речь Маргулис. Мне показалось, что именно упоминание о сексе заставило его оппонента замолчать и, как свойственно этим юношам, тут же потупиться.
– О сексе, - смакуя слово, повторил Маргулис, - и о пряниках в том числе. Так вот, просвещенные юноши. Сексуальная абстиненция, к коей вашим учителем вы принуждаемы, имеет свои истоки в далеком прошлом. Шаманы всех мастей и вожди всех уровней всегда предпочитали сей кнут всем прочим. И этим кнутом очень больно по яйцам нас били, превратив это естественное и, в общем-то, невинное удовольствие - секс, я имею в виду, а не кнут - в запретный пряник.