– Мы сейчас не о духовной пище, Паш, мы о еде.

– Многие кушать хотят, особенно в Африке.

– Здесь вам не Африка.

– Африка, она и в России Африка.

– Грибочки! Селедочек малосольных! Шейку свиную копченую! М-м-м...
– мечтали члены различных партий и другие, не связанные партийным уставом ни с кем.

– А вы не забыли, господа, о наших условиях?
– напомнил Каплан.
– Выдать нам ваших зачинщиков, причем, не менее 12-и человек. Мне не важно, кого вы выдвинете. Пусть истина будет где-нибудь рядом. Мне важен сам факт послушания. Можете бросить жребий, в конце концов.

– Селедочки! М-м-м...

– Да заткнись ты!

– Господа!
– пытался вставить слово Маргулис.

– Товарищи!
– вторил ему Членин-Перов, но, видя тщетность, обернулся к противнику.
– А вам стыдно, господа!
– твердо глядя в лицо Каплану, произнес он.
– И если вы от нас не отвяжетесь, то...

– То?
– подхватил Каплан.

– То мы сами от вас отвяжемся.

– Что я слышу!
– вскричал Каплан, скорей иронически, чем всерьез.
– Быдло становится на дыбы?

Я почувствовал толчок в спину, а за ним другой, более мощный, от которого сильно качнуло. Одновременно с третьим толчком я поневоле шагнул вперед меж расступившихся передо мной коридором тел. Я видел, что Членин с Маргулисом, стоявшие в первых рядах, были уже отторжены массой.

Продвигаясь рывками, я достиг первого ряда. Толчок в спину, пинок в зад - и я, как пробка из горлышка, вылетел из толщи толпы.

Мутится возмущенный разум. Вскипает обида, гнев. Будь я не так зрел, опытен, мудр, я мог бы окончательно разочароваться в человечестве. Впрочем, не место здесь рассуждать о постоянстве людских мнений. Или вернее - о непостоянстве их.

– А как же я?

Случилось так, что возникла двухсекундная пауза, момент тишины, и голос Птицына, заполнивший собой это мгновенье, прозвучал до боли пронзительно.

Увлеченные мечтой о предстоящем им насыщении, люди совсем забыли о нем - избитом, изорванном, жаждущим правосудия, элементарной справедливости, в конце концов. Как бы то ни было, голос его прозвучал как раз вовремя, чтобы на время спасти от смерти этого дурака Членина, интригана Маргулиса, меня, и возможно, еще девятерых, кому выпал бы жребий.

– Да!
– быстро сориентировался в ситуации Маргулис.
– Вот именно! Как быть с систематическими избиениями нас санитарами, не говоря уже о других издевательствах и насмешках над нами с их стороны? Кто по всей строгости ответит за это?
– И он вытянул указательный перст в сторону Птицына.

– Никаких таких избиений не может быть, - отрезал главврач.
– Кто ударил вас, сударь?

– Кто ж это так позаботился о тебе?
– проявил участие и Каплан.

Тут неожиданно произошла заминка. Мы-то отлично знали, кто. Но поскольку нас на этом событии не было, видели мы только конечный результат, то и юридически наши свидетельства не имели силы. Мы ждали, что скажет сам Птицын, а он, растерявшийся от всеобщего внимания, никак не мог вспомнить обличье обидчика. Нечленораздельность речи, помноженная на стремительность, с какой он пытался выпалить наболевшее, очень мешала ему. Он мог вспомнить лишь одну из основных примет: удар левой сильнее.

– Ну, - торопил Каплан.
– Кто этот санитар сатаны?

Кто из троих санитаров левша, обнаружилось тут же.

– Вы, цыпочка, верно, всё путаете, - сказал Дементьев, главврач.
– Верно, сам ушибся о что-нибудь. Санитары у нас - что ангелы, госпитальеры Господа. А Добрынин - самый добрый из них.

– А Крутой - самый крутой, - добавил Членин, ненавидя попсу.

– Он, - подтвердили теперь и мы, руководствуемые коллективным чувством мести.
– Это он учинил издевательство. Он и раньше безжалостно нас обижал.

– Что скажешь, разбойник?
– обратился к санитару Каплан.
– Ради каких таких истин с пациентом поцапался?

Видимо, ему нравилось вершить правосудие. Или, как теперь говорят: разводить.

Добрынин, переступив с ноги на ногу и потупив взор, медленно и неохотно отвечал ему так: что, мол, да, бывало. Бивал. То есть тех, которые сами дразнятся. Терпишь, носишь в себе, да и ударишь незло.

– Он приставал? Ну, вот видите!
– вскричал главврач.
– Он все равно был бы телесно наказан.

– А пациентов я на самом деле люблю, - продолжал Добрынин.
– А уж если кого избил, то от избытка чувств. Извиняюсь. И пусть нам зарплату заплатят за всё, - кстати уж высказался он.
– А то четвертый месяц не видели от вас ни рубля. Что у пациента отымешь, тем и пользуешься.

– Ну? Какие будут ему наказания?
– спросил Каплан.

– У нас правило, - сказал главврач.
– Санитаров никогда не наказывать.

– Накажите в порядке исключения. Или исправьте правило. Люблю я наказания смотреть.