– Вот... Обзавелся членом лица, - похвалился Данилов.
– Утер Гоголю 'Нос'.

Он взялся за кончик носа и поправил его.

– Это от непривычки, - объяснил он.
– Раньше он у меня немного курносый был.

Сережечка казался суров, хмур. Его профиль был тверд, словно отчеканенный на римской монете. Глаза - вопреки состоянью небес - были самого злого зеленого оттенка, насколько мог со своего насеста судить кочегар. Шею его охватывал тонкий шарфик. Ядовито - под цвет гляделок - зелён.

– Слезай, - взялся за лестницу Данилов.
– А то засел - прямо премьер-министр обороны. Смотрит на нас с княжеским высокомерием. Был у меня в бригаде осветителей электрик один. Мы тогда третий круг освещали. Такой же точь-в-точь чокнутый. Такой же необщительный отщепенец, как ты. Как-то мы немного подшутили над ним, так двое суток на столбе просидел, обидевшись на коллектив.
– Он вздохнул.
– Скучно жить без дураков и без глупостей.

Кочегар - бледнее мела, белее гипса - не издал ни звука и только отрицательно покачал головой, стоя на предпоследней ступеньке лестницы и держась за вбитый в стену крюк, на котором раньше лампа была.

– То по кочегарке мечется, то на лестнице сиднем сидит, - сказал Сережечка.

Несмотря на перемену во внешности и настроении, вели они себя так, словно за время их отсутствия ничего существенного не произошло. Как будто отлучились по нужде и вернулись. Или за порцией питья сбегали. И ни возни за стенами, ни поджога уборной, ни вертепа со свистопляской не было. Из карманов полушубка Данилова торчали бутылки с коктейлем.

– Слезай, слезай, - повторил Данилов и тряхнул лестницу.
– У тебя в печи потухло.

Павел, помня о предыдущем падении, крепче вцепился в крюк. Подумал, не удрать ли через окно. Но с той стороны стены лестницы, разумеется, не было, а прыгать с такой высоты на отмостки казалось опасным: запросто можно было ноги переломать. И, погасив мысль, следуя настойчивому приглашению Данилова, он слез.

– Ну вот, принимай обратно гостей. Растопыривай объятья, - сказал Данилов, распахивая свои. Но не дождавшись ответных, с размаху хлопнул Борисова по спине, так что Павел присел: затекшие ноги держали его еще не вполне твердо.

– Не знаю, что уж вам там, на лестнице, грезилось, - сказал Сережечка.
– Богатое, но больное воображение бывает присуще трусам и подлецам. Не помню, кто из ваших сказал: трус никогда не бывает один.

'Из н а ш и х?
– мелькнуло у Павла.
– Кто бы это мог?'

– С глюками не бывает полного одиночества, - перефразировал Сережечка предыдущее высказывание.

– Так это мне что - грезилось?
– Павел еле выдавил из себя этот вопрос.

– Это у тебя голова гниет, - сказал Данилов.
– Голова начинает первой гнить, а умирает последней.

– Да но ведь... там...

– Полно вам нервничать. Везде искать исчадий, пугаться и нас пугать, - сказал Сережечка.
– Ну, сгорел Отхожий Дворец... Первобытные бытовые условия сделались еще первобытней, только и всего.

– Я вижу, он пока что в прострации, - сказал Данилов.
– Дай-ка лопату, коллега.

Он открыл топку и принялся довольно ловко швырять уголек, беря на лопату ровно столько, чтоб не ссыпалось на пол, но и не мало, чтоб лишних движений не делать зря.

– Это ничего... Дело привычное...
– бормотал Данилов, в то время как Павел пытался отнять у него лопату. Неловко было ему, что этот пришлый работает вместо него. Данилов от него уворачивался.
– Мы, кочегары... сливки общества... золотые слитки его... пополняем прииски преисподней... греем галактики... Нам кочегары очень нужны... работа какая хошь... повременная... сдельная... с перерывами на аперитив... и посмертный почетный знак 'Кочегар качества'...

Он подгреб то, что все-таки уронил - получилось не больше лопаты - и швырнул в пекло. Прикрыл дверцу.

– Вот так...

Удивительно вел себя телефон. Он был виден в открытую дверь, но Павел старался не обращать на него внимания, устав от странностей этой ночи. Аппарат словно бы ожил - изгибался, раздувался, корчился - будто пытаясь самостоятельно что-то сказать, но был безъязыкий, или, наоборот, изо всех сил противясь нахлынувшему. Наконец не выдержал и заверещал так, что Данилов лопату выронил, а Сережечка бросился к нему со всех ног.

– Да. Да, - сказал он.
– Да, нашли.
– В интонациях его голоса, да и в позе самой, угадывалось почтение. Сдержанное, без подобострастия. Диктуемое субординацией. Данилов тоже подобрался и выправил нос на своем насесте, поспешно взглянув на себя в зеркало.
– Последний. И последующие за ним. Вывихнуться? Так не говорят, патрон. Свихнуться...

И холодом веяло... Но несмотря на то, что его почти заморозило, Павел спросил:

– Так вы... Это все-таки... кто?..

– Тс-с-с...
– приложил палец к губам Данилов.
– Это шеф позвонил. Такой суперсупостат, что и не вышепчешь. Велит поскорее тута заканчивать. Он бы и сам пришел, да ножка крива.