Ситуация накалялась. Мозг запаниковал, запульсировал, мысль забилась в поисках выхода.

Кто бы ни были эти приятели - волшебники или мошенники - получалось у них достоверно. Особенно у Сережечки. Из телевизора жабу соорудил. Но Павел уже понимал, что не удастся ему убедить себя в естественности происходящего, выдать все то, что творится, за бутафорию и буффонаду, за безвредное волшебство, ибо каждой клеткой, каждой кожной молекулой ощущал потусторонний ужас происходящего.

И если это не происки внеземного происхождения, то источник этих видений находится в нем самом. Раньше его селениты разнообразием не отличались, были все на одно лицо.

Этот Сережечка - сам существо сверхъестественное. Черт, может быть. Скликал всех чертей на мою голову.

Действуя быстро, как будто от этого жизнь зависела, а возможно, это и было так, он задвинул запоры. Потом поднял с полу кусок угля и начертал на дверях крест. Хотел еще написать какое-нибудь заклинание, но ничего церковнославянского, кроме 'отверзи ми двери', в голову ему не пришло. В данной ситуации это не годилось, и он, нажимая и кроша уголь, написал: 'Посторонним вход запрещен'. Но тут же затер рукавом приставку 'за-', заменив на 'вос-' - показалось ему, что так запрет будет выглядеть более категорично. Немного подумав, исправил 'по-' на 'поту-' - ради конкретности. 'Потусторонним вход воспрещен'. Вот так.

– Кочегар! Выходи!

– Выходи, подлый трус!

– Тута вас додж дожидается!
– взялись приятели за привычный репертуар.

– Ат-творяй территорию!

– Убирайтесь отсюда, - собравшись с духом, крикнул им Павел. Голос его был слаб, сипл.
– Я вас не звал.

– Сережечка!

– Ась?

– Мы теряем аплодисменты!

– Тут-та вас додж дожидается!!!

– Я приказываю снять оборону!

– Ат-творяй территорию!

– Да отстаньте же от меня, козлы!
– уже более громко выкрикнул Павел.

– Мы! Козлы?! Ну, жопа безмозглая! Держись за свои фаберже!

– Погоняй артиллерию!

Тут же в дверь грохнуло, искры проникли в щель, словно в нее головешку бросили, а скорее - хоть и сверхъестественнее, но достовернее - очередная горгона или адамова голова врезалась в неё с разгону. Грохот повторился еще и еще - удары посыпались.

Однако атака горгон продолжалась недолго. После минутного затишья в центре двери появилось - сначала крохотное, но расплывалось все больше - красное пятно, словно кто-то пытался прожечь металл струей пламени. Но туалет догорал, негде стало черпать огонь, и напрасно надувал щеки горгона, разгоняя струю. Пятно, остывая, стало темнеть, размягченный металл затвердел, не оставив даже окалины.

Потухшая головешка, сопровождаемая криком: 'Нихьт шиссен!', влетеа в окно, ударилась о котел и забился птицей, которая, пометавшись - Павел дважды отмахивался от нее, когда она проносилась совсем близко - выпорхнула в окно. В дверь опять что-то грохнуло, потом ударило в стену и рассыпалось искрами. Это раздосадованный Сережечка, крича что-то немецкое, разбрасывал останки уборной.

Телефон звонил, и уже давно, заливался валдайскими колокольцами, которые начинали сердиться. Павел бросился в бытовку на его обозленный зов, обрадовавшись тому, что есть у него это средство коммуникации, что обнаружилась с реальным миром реальная связь.

Войдя, он бегло и почти непроизвольно взглянул в зеркало - идентифицировать себя, убедиться в собственной подлинности - и зеркало не отказало ему, но наряду с безумным кочегаром, измазанным сажей, отразилась в его амальгаме какая-то нечисть, корчила рожи из-за плеча - так что лучше бы и не взглядывал. Схватив трубку, он оглянулся, но за спиной, разумеется, никого не было.

– Котельная номер семь!
– хотел, было, отрапортовать Павел, но голос его пресекся.

В трубке слышалось чье-то сопенье да осторожные потрескивания, как если бы где-то провода линии пересеклись и обменялись искрами, или забрался жук под мембрану и никак не мог выбраться.

Разумеется, не это лишило дара речи Борисова. Связь у нас до сих пор оставляет желать лучшего. И ничего сверхъестественного в сопении и потрескивании не было. Но голос не давался ему. Павел вдруг стал нем. Не мог извлечь даже мычания. Не исключено, что и с абонентом на том конце провода творилось тоже самое. Так, обоюдно сопя, они занимали линию почти минуту. У Павла даже мелькнула дикая мысль, что сопящий абонент на дальнем конце провода - это сам Борисов и есть. Павел в смущении положил трубку. Оглядел стол. Обе бутылки из-под коктейля были пусты, несколько банок с закуской вскрыты, одна - опрокинута и пуста.

За стенами котельной несколько успокоилось, однако раздавались еще отдельный вкрики.

Телевизора нет. Обломки табурета на полу у стены. Он присел на оставшийся, но тут же вскочил: звонок взвизгнул, словно, свинья которой хвост накрутили.

Хвост... Ремень валялся у лавки. Он его поднял, положил на стол.

– Да?
– осторожно сказал Павел в трубку. Заклятье снято. Возобновилась речь. Язык - он пошевелил им - бодро ворочался.
– Да!
– сказал Павел более радостно.

– Ты там чо... б...дь... нас расхолаживать... уснул б...дь...
– Голос был сиплый, часто срывался, переходил в невнятный неразборчивый хрип. Но кое-что разобрать было возможно. Отчетливо проступала враждебность.