Оставив стрельцов ожидать возле избы, Тимофей с Захаром вошли внутрь избы. Там их встретил губной староста, мужик пятидесяти лет от роду, здоровенный, с густой рыжей бородой и такой же копной волос. Он, видимо был уже предупрежден о появлении начальства из самой Москвы. При появлении Тимофея и Захара он встал и довольно низко поклонился.

– Здоровья желаем тебе господин особый обыщик!

– И тебе не болеть! Случаем не староста ли ты?

– Губной староста, правда твоя!

– Как звать?
– спросил его Романцев.

– Филипп Николаев сын Кривонос, - представился губной староста.

– Один здесь или есть помощники?

– Есть пара... один подьячий излагает все на бумаге, а второй, милчеловек, трудится, развязывая языки молчунам.

– Добро. Где теперь они?

– Так по домам сидят, ночь никак на дворе!

– А ты ж чего сидишь здесь, а не с женой?

– Наказали тебя ожидать...

– Трудиться тепереча будем вместе. Зови своих помощников!

Кривонос, поклонился и исчез из избы, а Романцев приступил к своим обязанностям. Он расположился за столом, за которым только что сидел губной староста и усадил рядом десятника, который внимательно смотрел на важного человека с уважением, но не подобострастно. Грамоте Захар был не обучен и, глядя на то, как Тимофей читает бумагу, он испытывал какое-то незнакомое ранее ощущение причастности к чему-то важному и таинственному. Тем временем, ознакомившись со списком послухов, Романцев указал десятнику на первых трех, приказав их привести первыми. Десятник кивнул и выйдя на крыльцо отослал шестерых стрельцов за указанными посадскими людишками. Оставшимся же стрельцам он наказал нести караульную службу возле избы, охраняя московского чиновника, спокойствие и порядок. Среди оставшихся охранять избу был и Ванька Чернобров.

Вскоре, правда уже далеко за полночь в допросной избе появились первые вызванные послухи. Их по одному вводили внутрь, где особый обыщик, восседавший во главе стола, пристально всматривался в допрашиваемого, очень долго молчал, и только спустя продолжительное время, когда разбуженный и почти насильно доставленный человек начинал паниковать, приступал непосредственно к допросу. Рядом с Романцевым по правую руку восседал рыжий губной староста. В углу избы сидел подьячий, который слушая вопросы и ответы, тут же наносил их на бумагу. В другом углу притаился невысокого роста, но чрезмерно широкий в плечах губной подьячий и одновременно палач, по совместительству который помогал допрашиваемым развязывать языки. Кликал его губной староста просто Фролом, без фамилии и очень брезгливо, наверное, от того, что не любил пытки, да побаивался оказаться сам в руках этого душегуба.

– Приведите его к присяге!
– устало молвил Романцев и Фрол подошел к трепещущему человеку поднеся ему Евангелие и крест, который тот поцеловал, обещая говорить только правду, а за ложные показания нести ответственность вплоть до смертной казни.

– Кто будешь?
– строго заговорил особый обыщик, после продолжительного молчания.

– Федка Дементьев я, барин...
– испугано отвечал допрашиваемый

– Чей холоп?

– Свободные мы, копейщик...

– Лет сколько?

– Так уже сорок годков от роду...

– Где живешь?

– В слободке возле Упы, третья изба.

– Кокой веры будешь?

– В православии крещен!
– и в подтверждении своих слов мужик перекрестился.

– Ты давал извет по делу и слову государеву?

– Я, барин...

– Какое Государево дело за тобой? Изложи все, что тебе известно!

– Третьего дня апосля сентября заходил ко мне Фома, что торгует у кремля сапогами. Было эт уже к вечеру. Жена моя накрыла на стол. Мы выпили, потрапезничали и будучи во хмелю Фома сказывал, что слыхал он на ярмарке, как ходили по рядам какие-то люди, и порочили воеводу нашего боярина Морозова. Дескать жизни не дает, а все больше грабит людей. Что мол пора вспомнить о Болотникове и молясь богу извести порядок татьевский. Мол народ устал роптать и надобно идти к боярскому сыну Шеину, что собирает он свободных и беглых людишек дабы пойтить супротив воеводы...

– Что за люди ходили по ярмарке?

– Это мне неведомо, только сказывал он, что одеты были богато и говорили на нашем языке свободно.

– А что взамен обещали, он не слыхал?

– Не знамо, мой господин! Он не сказывал, а я не спрашивал. Как только узнал о сем, сразу же сообщил в губную избу.

– Правду сказываешь?
– прикрикнул на трясущегося от страха послуха боярский сын Романцев.
– Или же брешешь? Смотри, вон Фролка заскучал. На дыбе можь еще чего вспомнишь!

– Не вели губить, барин! Всю правду изложил, все, что знал! Вот тебе истинный крест!
– и Федка перекрестился.

– Ладно! Свободен пока! Ступай домой и о сем ни звука!

– Не изволь беспокоиться, барин! Буду нем, как рыба...

– Ступай!

Счастливый и напуганный копейщик, поклонившись господам в пояс, стремительно убежал вон из избы.

– Больно ты добр, батюшка, - сказал губной староста, не глядя на Романцева, явно озадаченный расспросом московского обыщика. Он не привык в своем труде так мягко выспрашивать у черни всякой.

– Так это пока токмо распрос. Вот соберем все сведения, тогда и будем доводить извет, - пожал плечами обыщик и обратился к дьячку: - скажи Захару, чтоб заходил следующий!

Следующим оказался седовласый однодворец Карп Петров сын Пантелеев. Ему стукнуло уже семьдесят лет и он, видимо, уже не волновался от мысли о наказании за навет.

– Помню я еще те времена, когда стрельцы заперлись в кремле и падаль ели, а народ страдал от лихоимства ляхов и других воров! Не желаю увидеть вновь такие времена! Токмо поэтому подписал извет, - так смело смотря в глаза Романцеву и Кривоносу ответствовал старик.

– Поведай и нам в чем суть твоего извета, - попросил его Тимофей, испытывая уважение к его бесстрашию.