Джон закрыл глаза и закричал изо всех сил. Даже Мельхиор не слышал его крика, а ведь кричал он целую вечность. Он звал и звал их, холодея от ужаса при мысли, что они не придут. Они пришли. Боль, зубная боль, темно-багровая, раскаленной иглой, разрастается исподволь, раскалывает голову. Нежный сиреневый колокольчик звал откуда-то снизу. Джон сел на корточки, прислушиваясь к одобрительному пофыркиванью Белого, протянул руку и коснулся невысокого кустика с мелкими красновато-лиловыми цветочками. Таких скромных растеньиц тут росла целая купка. Растеньица пахли приятно и чуть-чуть грустно. Поодаль звенела бледно-зеленая песенка. Зубы, зубы болят, ноют, прохлада, зеленоватая прохлада, он не удержался на ногах и упал на колени. Пальцы его ушли в теплую рыхлую землю, влажную землю, там молча пели белесые корешки, сплетались, тыкались наобум, Черный зашипел, оскалился, Джон отдернул руку. Не хватало еще чего-то. Было еще что-то. Легкое потявкивание Белого не давало завершить. Где эта, зеленоватая, пахучая, холодная как льдышка? Вот! Джон стоял на коленях перед измятой клумбой, сжимая в пальцах нежный стебелек мяты. Было очень ярко, в голове слегка шумело.

Настоятель посмотрел на Иону, тот солидно признал, что ореганум и мента действительно помогают от зубной хвори. Для полного сбора было бы хорошо добавить гиперикум, но и так видно – ученик заслужил похвалы. Отец Трифиллий кивнул и велел Мельхиору, как закончит все дела, связанные с аптекой, дойти до брата-келаря, подыскать платье, подходящее для ученика. О епитимье для брата Мельхиора разговор будет позже, после вечерней общей молитвы. Мельхиор поклонился аббату, и тот, благословив Иоанна, ушел. Иона взял списки, заготовленные в аптеке, и отправился собирать требуемые припасы.

Шум в голове, волны, наплывающие ароматы и звенящие круги нахлынули и захлестнули Джона. Его вытошнило прямо на монастырском дворе. Мельхиор испуганно гладил его по рыжим волосам, шепотом успокаивал, а потом, взяв на руки, отнес к Ионе.

* * *

Инфирмарий, отсыпая сушеные корни девясила и фиалки, мрачно смотрел на молодого травника. Тот до сих пор был бледен и растерян. Сам вскипятил своему мальчишке медовый отвар с пустырником и мятой, уложил спать в госпитале и до сих пор вскидывается, шарит руками по столу, нервничает. Не проживи Иона с ним бок о бок почти шесть лет, заподозрил бы неладное. Но Мельхиор, слава Богу, к мальчишкам склонности не имеет. Не напоить ли и его пустырником, чтоб на человека стал похож? Наверное, стоит.

Мельхиор покорно проглотил настойку и содрогнулся от густой терпкой горечи. В голове слегка прояснилось, и он уже вполне спокойно обсудил с Ионой, как и когда нужно будет совершать осенние закупки, очевидно, что необходимо будет при первой же возможности возобновить запасы толченого коралла, хотя это и дорого. Рассказал, каких трав и сколько он привез в аптеку из дальнего похода. Попытался было помочь взвесить порошок аконита, но тут уж Иона прицыкнул на него по старой памяти и велел, коли руки чешутся, то взять ступку и растереть горчицу. Тот повиновался, и дальше разговор шел под мерное постукивание пестика. Новостей было мало, в Скарбо, к счастью, все шло тихо и мирно, под конец Иона, увязав все, что просил отец аптекарь, осторожно задал вопрос, который с самого начала вертелся у него на языке.

– Мельхиор, скажи-ка, а ты уверен, что твой паренек не того… - инфирмарий помялся, подбирая нужное слово, - не врет тебе? Вдруг все же его где-то учили да вытурили за что-то?

– Если б так! – вздохнул Мельхиор. – Ну а толку-то ему врать? Слава Богу, что не осрамился. Выгнал бы его дом Трифиллий в два счета. Что бы с ним тогда было? И тебе спасибо. Обоих ты нас выручил. Не маши рукой, сам знаешь, что так.

Да вот Богу ли слава? К счастью, инфирмарию довольно было земных дел и простой ясной веры, про тонкости и тайности он старался не думать и не любил, когда его втягивали в заумные разговоры. Это Мельхиор помнил отменно.

– Ну епитимью-то все равно оставят. Выдержишь ли?

– К тебе же и приду, - невесело отшутился травник.

Оба замолчали. Мельхиор заметно успокоился и оттаял. С Ионой было легко, он всегда твердо знал, что надобно делать, и трижды прав был Трифиллий, назначивший его инфирмарием. Такие, как Иона, – соль земли, все их дела мудры, правильны и обоснованны. Не чета ему, олуху Царя Небесного. Инфирмарий встал, и они отправились посмотреть, как там Джон. Тот безмятежно спал, за окном госпиталя жужжали пчелы, издалека слышался стук топора – кололи дрова перед трапезной.

* * *

Джон проспал три часа кряду и проснулся с тяжелой головой, слабо соображая, где он, как здесь очутился и какой сейчас день. Нет. Вспомнил. Вспомнил, как искал траву, как худо потом ему было, как Мельхиор нес его сюда и шептал, что все будет хорошо, просто чудесно. Да. Мельхиор.

«Вставай, - буркнул инфирмарий, - обед проспишь». Уже обед? Так поздно?

* * *

В трапезной братьев щедро оделили рыбой и овощами. Джон морщился, есть не хотелось, зеленые круги все еще проплывали перед глазами. Мельхиор посомневался было насчет обеда, но Иона рассудительно заметил, что епитимья будет наложена лишь вечером, так что глупо поститься заранее. Наголодаешься еще за два месяца-то! Джон окаменел. Он однажды провел так два дня, пока отец Фотий не запретил морить воспитанников голодом. А два месяца! Мельхиор с ласковой насмешкой взглянул на него, но промолчал.

* * *

После обеда они с трудом отыскали келаря. Казалось, тот был сразу везде – куда бы они ни шли, везде им отвечали, что отец Петр только что ушел. Наконец, Мельхиор заметил его и, показав на Джона, передал распоряжение аббата. «И еще, отец Петр, - невинным голосом продолжил Мельхиор, - у нас часть снадобий давно вышла. Тинктура серебра, янтарь и толченый коралл. Толченого коралла совсем не осталось». Отец Петр смерил наглеца ядовитым взглядом и сплюнул в траву. «Ты инфирмарий? Или, может быть, аптекарь? Вот с ними и поговорим, когда аббат прикажет. Кораллы!» Мельхиор поклонился отцу-келарю, и все трое проследовали в бельевую. В сундуке нашлась рубаха и теплая накидка. Порывшись немного, келарь вытащил зимние штаны. Одежда была великовата, но отец Петр буркнул, что меньше все равно нет. «А обувь? – кротко спросил Мельхиор. – Скоро осень, отец Петр, а кроме этих сандалий…». Маленький желчный келарь вздохнул и заставил Джона перемерить с десяток башмаков. Одна пара болталась на ноге чуть меньше, чем остальные. «Шерсти напихаете, или носок потолще свяжи, - посоветовал келарь. – Я что, весь день должен с вами возиться? Ты вообще его в какой канаве сыскал, голого да босого?» Джон хотел было обидеться за свой монастырь, да посмотрел на Мельхиора и прикусил язык. Мельхиор расписался в учетной книге, кротко поблагодарил милостивца-келаря, извинился за беспокойство, и, забрав одежду и тяжеленные башмаки, просители убрались восвояси. Отец Петр, упрятав ключи в огромный кошель, болтающийся на поясе, отправился принимать кожи, привезенные в монастырь.