– Ну вот, - заговорщически подмигнул учитель, - повезло нам! А то отец Сильвестр уже думал, самим придется выискивать, если келарь заартачится.

– Да ведь аббат велел, как же он сможет? – изумился Джон.

– Самыми разными способами. С отцом-келарем дружить непросто, но надобно.

– А с отцом инфирмарием просто дружить?

Мельхиор улыбнулся.

– Брат Иона тоже ученик отца Сильвестра. Вместе мы и учились. Ты сейчас спишь, где он раньше спал. И с ним непросто. Но его дружба твердая и дорогого стоит.

Джон не унимался:

– Отец Мельхиор, а с отцом Сильвестром каково дружить?

Травник пожал плечами.

– Джон, заслужить дружбу отца Сильвестра… Уж и не знаю. Я его просто люблю и чту как отца. И тебе советую.

Еще один вопрос Джон так и не задал.

* * *

После вечерней молитвы Мельхиор отправился на покаяние к отцу Трифиллию. Обдумав все, аббат облегчил епитимью до семи плетей по числу смертных грехов и месяца поста. Джона еще раньше отправили в аптеку с грузом трав, его сопровождал один из новициев, а Мельхиор, по настоянию инфирмария, должен был переночевать в стенах монастыря.

глава 7

Отец Сильвестр, узнав, что Джон принят, а на Мельхиора аббат наложил епитимью, только хмыкнул. Суть епитимьи не знали ни Джон, ни новиций, тотчас отправившийся в обратный путь, старый аптекарь велел Джону идти спать, обронив, что Мельхиор знал, что творит. В пустой комнате Джону было страшно и неуютно, больше всего томила неотвязная мысль, что он невольно принес беду учителю. Отец Сильвестр поднял его на рассвете и до колокола объяснял ему, что есть мастерство аптекаря, чем оно розно с искусством врачевания и как ученик аптекаря должен держать себя с больными. Джон внимал, кивал, но вопросы задавать стеснялся, ждал возвращения Мельхиора. К собственному изумлению, он почти сразу же запомнил принцип расстановки снадобий в шкафах и уже через пару дней вполне мог самостоятельно отыскать и принести лекарю нужную банку. Утром после завтрака, когда Джон вымыл аптеку, отец Сильвестр велел ему сидеть в кухне и продолжать перебирать шиповник и кизил. Сухие скрюченные плоды пахли приятно, Джон сортировал их привычно, словно век этим занимался. Нетрудным оказалось это ремесло, напрасно столько боялся. Из кухни он отлично слышал, как отец Сильвестр беседует с посетителями, как принимает заказы, отдает готовую тинктуру или прямо на месте составляет мазь. Лепешки от кашля разошлись почти все. Ближе к полудню в аптеку вошел Мельхиор. Джон, узнав голос учителя, опрометью бросился из кухни, но отец Сильвестр пригвоздил его взглядом и велел отправляться работать.

– Библейская? – усмехнулся аптекарь.

– Греховная. И месяц поста.

– Милостив к тебе отец Трифиллий!

– Вот и Иона то же сказал. Слово в слово! – улыбнулся Мельхиор. – Все прошеное, что не принесли, Готлиб потом привезет. И одежду тоже. Келарь даже башмаки сыскал.

– А у нас тут горе! Дамы тебя потеряли, то одна, то другая - шасть в аптеку! Решили, что ты уж совсем ушел. Все пастилки твои раскупили, надо еще наделать. Ступай за мной, проверим, каков наш инфирмарий. Иоанн, посиди пока в зале, кто придет, кликни.

Джон не понял почти ни слова из разговора, но его это и не заботило. Главное, что учитель вернулся.

* * *

Обедали Джон и Сильвестр вдвоем, в глухом молчании. Мельхиор, чтобы не смущать остальных и не смущаться самому, с разрешения отца Сильвестра, к трапезе не пришел. Джон давился супом, но под пристальным взглядом лекаря принужден был доесть все до конца. До обеда он просил у Сильвестра разрешить ему поститься вместе с учителем, но старик отчитал его и пригрозил, если что заметит, выдрать без милосердия. Вечером Джон, чуть не плача, попросил прощения у Мельхиора. Тот даже не слушал его, рассмеялся и объяснил, за что, собственно, наложена епитимья. Легче от этого не стало. Жизнь шла своим чередом – утром, после подъема, старый лекарь учил Джона грамоте, потом молитва, утренняя трапеза, после которой Сильвестр раздавал уроки на день. Мельхиор учил Джона растирать снадобья в ступке, заваривать травы, как бы между делом рассказывая о всяких растениях, благих и ядовитых. Иногда он замолкал и с удивлением прислушивался к пустоте. Вечером старый лекарь придирчиво заставлял Джона отвечать на всякие каверзные вопросы, и, если оставался не слишком недоволен, то рассказывал в награду истории про святых целителей и великих врачей древности. Мельхиор, привалившись спиной к теплой стенке у очага, проверял дневные записи в учетной книге снадобий. После вечерней молитвы Джон мыл аптеку, и все отправлялись спать. Единственное, что омрачало жизнь в аптеке, - это епитимья Мельхиора. Помощник аптекаря слабел с каждым днем. Через две недели отец Сильвестр, с негласного разрешения аббата, велел своему помощнику вместо воды дважды в день пить травяной отвар. Мельхиор согласился, но попросил урезать свою норму хлеба вдвое. Получив резкую отповедь, поклонился учителю и не смог удержаться на ногах. Джон считал дни до окончания наказания. Ночью к нему пришли Зверьки. Мельхиор спал, и мальчик, не выдержав, торопливым шепотом рассказал Белому о невыносимом ужасе, начинавшемся любой ночью. Каждый раз, слушая слабое дыхание Мельхиора, ему казалось, что этот вдох последний. Белый ласково поскуливал, нежно фырчал, а Черный повернулся в сторону Мельхиора и принюхался. «И думать не смей! – задохнулся Джон. – Никогда не смей!» Черный насмешливо оскалил зубы и дерзко блеснул глазами. Первый раз в жизни Джон повысил голос на Зверька. Белый что-то пискнул и спрыгнул с одеяла. Мелко шевеля лапками, чуть на весу неся длинный хвост, он подпрыгал к постели Мельхиора, уселся и задумчиво посмотрел на спящего. Потом вернулся к Джону, и оба зверька, наклонив головы, удрали. В это время Мельхиор зашевелился, поднял голову и вдруг тихо ахнул: «Господи, что это?». Джон моментально закрыл глаза и через минуту в самом деле заснул.

Глава 8

Скоро ученик освоился в Скарбо настолько, что Сильвестр посылал его в лавку к пекарю, а то и на рынок за овощами. Крупу, сыр, яйца и копченую рыбу привозил в конце недели монастырский крестьянин Готлиб, а хлеб, по благословению отца Трифиллия, покупали в пекарне. Готлиб же забирал и выручку за неделю, чтобы ни у кого в городе не было соблазна обшарить аптеку. На рынке Джону нравилось. Охапки душистой петрушки, ягоды, яблоки, продавщицы молока, горы овощей на площади, устланной соломой и конским навозом, веселый шум, свары, ругань и вопли сливались в одну яркую мешанину. Однажды какая-то торговка чуть не пинком прогнала его от лотка, решив, что бездельник хочет украсть у нее сливу. Другая тотчас же окрикнула ее – эй, это не босяк, это аптечный мальчишка! Джон был счастлив до глубины души, сам не понимая, отчего. Отец Сильвестр не слишком охотно отпускал его на базар одного, настрого запрещал задерживаться, но что поделать, если больше некому – кроме того, Джон ни разу не притащил с рынка ни одного червивого плода или гнилого овоща. Если на площади располагались бродячие певцы или акробаты, Джон, не глядя в их сторону, быстро проходил мимо. Это было тем проще, что вокруг, как правило, собирался народ, чтобы расслышать или рассмотреть, надо было лезть в первые ряды, а Джон побаивался чужих людей. Мельхиор довольно доходчиво разъяснил ему, что будущему монаху не подобает соблазняться мирским веселием, да и не по возрасту малышу толкаться среди развеселой толпы, тем более, что там могут быть и пьяные, и шалые. Нищие тоже его не слишком занимали – у святого Михаила он боялся их до дрожи, все воспитанники боялись, но теперь приучился относиться к ним совершенно спокойно. Никто не собирался его красть и варить заживо, у нищих были свои дела и свои порядки, иногда они собирались у аптеки, и отец Сильвестр раздавал им остатки еды и потребные лекарства. И все же в лавку пекаря он бегал с куда большей радостью. По всей улочке одуряющее пахло свежим хлебом, над лавкой весело скрипел, раскачиваясь на ветру, деревянный калач, обитый медными гвоздиками, как маком, а в самой лавочке на полках красовались пышные ковриги хлеба и тонкие, почти прозрачные вафельные трубочки. Джон здоровался с пекарем, протягивал монетки, ему в корзинку укладывали два больших хлеба и три ячменно-ржаных покаянных хлебца для брата Мельхиора. О том, что помощник аптекаря сидит на хлебе и воде, судачил весь Скарбо. Причины называли самые разные, правды не знал никто.

* * *

Наконец свершился день, которого ждали все в аптеке, кроме, разве что, самого постящегося. Еще вечером отец Сильвестр велел Мельхиору подготовиться: с утра истекал срок епитимьи. Мельхиор перекрестился и улыбнулся, глядя на сияющего от радости Джона. По возвращении из церкви, отец Сильвестр велел ученику натереть половину яблока и поставил перед Мельхиором чашку воды, разбавленную соком. Джон недоуменно взглянул на старого врача, пол-яблока, всего-то? Но отец Сильвестр был вполне серьезен, и Мельхиор тоже. С видимым усилием он проглотил пару ложек тертого пюре и испросил разрешения удалиться и лечь. До открытия аптеки отец Сильвестр занимался с Джоном латынью и свирепее обычного придирался к малейшим ошибкам, а их было немало. Как назло, день выдался тяжким — надо было стремительно выполнять сложные заказы, а ближе к четырем пополудни отцу Сильвестру пришлось отправиться к старому Роберту, портному, который позавчера оступился на лестнице и сломал ногу. У Роберта началось воспаление, и сын старика умолял врача пожаловать незамедлительно. Мельхиор забылся обморочным голодным сном, и Джон решил не тревожить его, пока в аптеке никого нет. Сумасшедший день продолжился, как должно. Стоило отцу Сильвестру выйти за порог, и на аптеку началось настоящее нашествие. У пекаря подмастерье обварил руку, беременная жена ювелира отравилась рыбой, купленной на рынке, сразу в три дома потребовалась мазь от ран и ссадин, а кроме того у соседки, госпожи Агриппины, служанка чуть не окривела, напоровшись на спицу. Мельхиору пришлось встать и смешивать нужные лекарства, консультировать, успокаивать, Джон изнывал от бессилия и собственной никчемности, глядя, как учитель спокойно и деловито растирает мази на меду, расспрашивает перепуганного мужа о симптомах, осматривает зареванную дуреху и накладывает ей на красный страшный глаз мягкую повязку. Отец Сильвестр, вернувшись, отправился в дом ювелира, попутно сказав что-то Мельхиору, Джон не понял, но почувствовал, что старый врач недоволен своим подмастерьем. К вечеру ювелирше стало хуже, прибежал слуга с запиской от отца Сильвестра, в церковь Джон пошел один, потому что Мельхиор не выходил из дома всю последнюю неделю. Когда мальчик вернулся, не столько утешенный, сколько растревоженный, учитель велел ему запереть аптеку и отправляться спать. Отец Сильвестр остался ночевать в доме ювелира, туда же должен был прибыть второй городской врач и священник со святыми дарами, потому что опасались худшего. Ночью Джон напряженно слушал дыхание Мельхиора и молился за всех — за бедняжку-ювелиршу и ее будущего ребеночка, за некрасивую служанку госпожи Агриппины, за учителя и злого Сильвестра, а жарче всего просил у Бога, чтобы к утру все вернулось на свои места и опять было хорошо. Даже если ради этого придется уйти к отцу Николаю и никогда больше не увидеть тех, кого он успел полюбить всем сердцем.

* * *

Утром отец Сильвестр вернулся в аптеку, буркнув, что все обошлось. Ювелирша чудом не скинула, а значит оставшиеся три месяца доносит нормально. Есть, впрочем, вероятность, что первенец ювелира будет отцу не на радость, но, может, и завершится дело благополучно. Придирчиво осмотревшись и сочтя пол вымытым недостаточно чисто, Сильвестр напустился на Джона, пообещал его выдрать за пренебрежение своими обязанностями и ушел к себе, хлопнув дверью. «Плохо дело, - озабоченно шепнул Мельхиор расстроенному и обиженному ученику. – Нехорошо у господина Бертольда. Не обращай внимания, я в такие моменты просто прятался». Ближе к полудню отец Сильвестр вышел, разбранил Мельхиора за чрезмерный расход свечей и недостаточную тщательность при приготовлении какой-то мази и велел ему ввечеру отправляться с Готлибом в монастырь, пред ясные очи отца Трифиллия, чтобы сам настоятель разрешил его от епитимьи. Джона отец Сильвестр велел ему взять с собой, на всякий случай. Джон бегал за хлебом, потом должен был отправиться к паре заказчиков и принести туда приготовленные лекарства, потом срочно возвращаться домой и помогать отцу Сильвестру, сегодня работы было вдоволь, даже некогда заняться чтением и письмом. Честно говоря, Джон только радовался по этому поводу, уже довольно зная нрав отца Сильвестра и его тяжелую руку. Днем, как обычно, приехал Готлиб, и подмастерье аптекаря с учеником отправились в монастырь на скрипучей старой телеге.