Разный люд, проходивший через село, говаривал, будто сначала Колчак отступал к восточным фронтам, чтобы обосноваться там и уже оттуда нанести решающий удар по красным, а потом и вовсе передумал. Как знать, может, еще и договориться сумеют, просто разделят русское царство, как это уже не раз делалось, и заживем мы вновь в мире и согласии, хочешь с белыми, хочешь с красными. Простой-то люд воевать желанием не горит, а знатным голову подставлять по чину не положено. Еще бают, будто Казань взяли, да вроде опять отдали, пойди их разбери там, все уже смешалось, как кровь с молоком. От Самары до Симбирска ушкуйничали, да ушли оттуда за рипейские горы. Будто бы сейчас Каппель верховодит, но приказу Колчака верен, и ведет свое войско через ледяные степи в великий ледовый поход. А с ним и всю Русь былую уводит. И никому наперед неизвестно, изойдется ли она в холоде и пурге, или всплывет где-нибудь на аристократической пирушке с бокалом шампанского, чтобы лихо закрутить ус и грустно обмолвиться о былом.

Стало быть, горы рипейские, - подумал Митька. А что, почему бы и не махнуть? Армия-то со всем скарбом да домашними отступает, а он один-одинешенек, быстро догонит белых, ежели что. Вернется с победой, так и матери дом починит, и женку себе присмотрит, но для этого еще повоевать придется.

Накинув грязный, пропахший кислым потом тулуп, Митька враз сделался похож на беглого казака. Вид у него стал лихой и разбойный, отчего и на душе как-то отлегло. Выйдя на улицу, он вдохнул полной грудью холодный воздух. Затем тихо прошел мимо крыльца, стараясь издавать как можно меньше шума, чтобы не разбудить мать. Напоследок он трижды перекрестился и сделал земной поклон отчему дому.

Сталь приятно холодила и оттягивала ладонь. Митька спускался с пригорка быстрым шагом. Четкого плана действий у него не было, все происходило спонтанно, без раздумий. Пока он тут думать будет, красные дальше уйдут. Вот уж шиш им!

Митек снова стоял перед церковной дверью. За ней прятались сухость и тепло, а поп Порфирий тщательно следил, чтобы ни капли ни того, ни другого не просочилось за пределы храма. Тук-тук-тук. Дуло три раза ударило по сырому дереву.

Где-то за дверью долго ворчали благим матом, затем что-то грохнулось, ругани стало еще больше.

– Отец Порфирий, а, отец Порфирий?

– Вражье семя! Да что же вам, сатановьим угодникам, все неймется?

– Открой мне дверь, отец Парфирий, - тук-тук-тук.

– Это опять ты, Ящер? Аспидово семя! Ну, пеняй на себя, сейчас я тебе задам!

Разъяренный поп принялся дергать засов, плотно сидевший в щеколде не переставая при этом браниться. Через какое-то время он, наконец, справился с замком, и, что было мочи, толкнул тяжелую дверь.

– А ну, иди сюда, сученышь...
– Толстый приземистый поп хотел с ходу отвесить Митьке оплеуху, но тут же растерял былой пыл, когда увидел обрез, смотревший прямо на него.
– Ты... это... чего... это?
– невнятно пробурчал он.

– Я зайду, отец Парфирий?
– Дуло больно и неприятно ткнуло попа в живот, отчего тот скрючился и исчез в полумраке храма. Митёк последовал за ним.

Первые мгновения парень просто наслаждался теплом. Его озябшее тело все еще тряслось от холода, дыхание было тяжелым и сбивчивым. Где-то неподалеку, в потемках скулил и сулил все муки адовы поп, державшийся за живот.

– Больно тебе, отец Порфирий?

– Чтоб тебя черти на том свете так потчевали, Ящер! Говорил я мамке твоей, что не с тем спуталась, а она все глаза прятала...

Удар прошел по касательной, проредив правую челюсть. Поп завалился на бок, мычал, сопел, подвывал, но говорить перестал. Митек с удивительным для себя спокойствием принялся озираться по сторонам. В такое время, и уж тем более, при подобных обстоятельствах бывать здесь ему еще не доводилось.

Священнослужитель сплюнул на бетонный пол. От его губ протянулась тонкая кровавая ниточка слюны. На бетон выпало несколько зубов. Ничего, для скоромного зубов много и не требуется, а если и будет такая необходимость, пусть во всем полагается на господа и советские власти.

– Мне бы стеклецо новое для оклада отыскать, - как ни в чем не бывало заявил Митёк.
– А то такой человек и без оклада пропадает... не порядок!

– Какой тебе шука оклад?
– сплевывая кровь и осколки нескольких зубов, сквозь слезы поинтересовался поп.
– Шкашано тебе, голова твоя пуштая, что я богу служу! Нет у меня лишнего оклада!

– Вон сколько у тебя икон, отец Порфирий, ты не против, если я возьму одно стеклышко?

– Гошпода побойся, Ящер, ты что творишь? Шовшем с катушек шлетел?

Митька подошел к роскошной иконе Николая чудотворца. Золотой оклад, весь в узорах, будто бы тихонько сиял в тихом полумраке храма. Осторожно сняв ее с подставки, парень протер стеклышко рукавом.

– А нет ли у тебя, отец Порфирий, чего съестного?

Поп мычал, пытаясь нащупать, сколько именно ему выбили зубов. Отвечать на вопрос он явно не намеревался.

– Что если я в алтарь загляну?
– с этими словами Митька взбежал по ступенькам, устланным вишневым ковром, и приблизился к дверному пролету, зашторенному плотной тканью с византийской символикой.