– Хозяева-то спят?

– Спят-спят, - развалившись, кивнул Яшка, и сделал резкий выпад, попытавшись ударить незваного гостя в живот, но Ящер ждал этого. Обрез отбил атаку, уведя по касательной. Замахнувшись на растерявшегося от такой прыти милиционера, Ящер крепко треснул тяжелым дулом по кисти. Послышался треск, быстро перешедший в вой, а затем в скулеж.

Яша не понимал, как смеет этот стервец оказывать сопротивление, если никогда до сегодняшнего дня не делал этого. Тем более, когда он, первый парень, облачен официальной властью, у него даже бумага на то имеется! Милиционер просто негодовал от бессильной ярости, но еще больше его донимала острая режущая боль в области запястья, трещинками разбежавшаяся по всей конечности.

Пальцев Яшка не чувствовал и пошевелить ими не мог. Прислонившись к стене, он прикрыл глаза, из которых полились предательские слезы. Отродясь он не плакал, даже когда тятю в землю зарывали и все бабы причитали ему вслед, чтобы он открыл свои ясные очи. Просто стоял тогда на промозглом ветру, сыпавшем пригоршнями колючего снега, и молчал. Молчал, но не плакал. А сейчас как плотину пробило. Его, красного молодца, посмели зацепить. Да еще кто посмел. Шваль какая!

Милиционер издал гортанный звук, переходя от скуления к глухому сопению, и непроизвольно попробовал отвесить оплеуху здоровой ладонью, оторвав ее от переломанной кисти.

Ящер был начеку. Железное дуло взметнулось, удерживаемое крепкими руками. Блок вышел аккуратным, уводящим по касанию, передающим нехорошую, разбалансирующую инерцию нападавшему. Обрез ушел вниз, после чего Митька нанес еще один удар. В сенях снова послышался треск.

У милиционера от боли и душившей его злобы полились сопли и слюни. Сейчас он ненавидел мир, в котором ему сломали обе кисти. Парень как-то внезапно осознал, что больше никогда не возьмется этими руками за плуг, и что не будут они больше здоровыми.

– Мычишь, Яшка?
– сурово спросил Ящер, отведя обрез через плечо.

Противник хныкая сполз на холодный пол. Из щелей между досками сильно поддувало, но сейчас Яша этого совершенно не замечал. Его посетило доселе неслыханное смирение с дальнейшей судьбой.

– Яшка!
– послышался грубый мужской голос из-за за плотно прикрытой в избу двери.
– Кого там черт принес?

– Вот и хозяин проснулся, - бодро подметил Ящер, перешагивая через грозу своего детства в милицейской форме.
– Я пойду с товарищем главой погутарю, а ты пока здесь подожди. Хорошо?

– Сдохнешь!
– прошипел служитель закона, стараясь вложить в свои слова всю ненависть, на какую был способен.

– Ну, ну, - мотнул головой парень, - будет тебе.

С этими словами Ящер что было силы заехал обрезом по правой щеке своему давнему обидчику. Челюсть неестественно выдвинулась в противоположную от удара сторону. На этот раз вместо треска появился только какой-то хлябающий звук и одновременно словно бы надломилась суповая кость. Голова Яшки запрокинулась наискосок, оставшись неподвижной, тело обмякло на деревянных ступенях.

Поправив отороченный ворот шинели, Ящер вытер ноги об грязную тряпку, перекрестился, и распахнул дверь. Его сразу же обдало волной тепла, дом был растоплен до предела. Света не зажигали. Глаза, привыкшие к сумраку, уловили движение на кровати, стоявшей в противоположном от двери углу. Темный силуэт вскочил и метнулся к стулу с одеждой.

– Товарищ пре...
– тут Ящер осекся. Жаркий сумрак избы, рассеиваемый лишь занавешенными тюлью оконцами, нагонял сонливость. Язык пробежался кончиком по внутренней стороне передних зубов. Каково же было Митькино удивление, когда он обнаружил, что большая часть передних резцов заострились, став похожими на клыки.

Как у Ящера зубищи-то, подумал Ящер. Как у аспида, что хочет высоко подпрыгнуть, и солнце откусить, а тушей своей полсвета заслонить! И невольно подражая былинному ящеру, парень неловко подпрыгнул, все еще стоя на пороге.

– Да кто это там ходит?
– прошипели в темном углу. То был хозяин дома, в спешке повязывавший штаны.

– Господин глава, а, господин глава?
– слова вырывались из горла с трудом, их приходилось выталкивать. Шинель сделалась какой-то тесной и в то же время родной, даже пожелай он ее снять, не вышло бы. Митька даже дернул за рукав, проверяя - так и есть, как приросла!

– Митька, ты, что ли, сученыш?
– удивился глава.

– Я по вашу душу пришел, - прошелестела темнота, из которой струились потоки ноябрьского холода.

– Пошел прочь отсюда, мерзавец, и дверь закрой. Завтра с дьяком тебе высечем. Только почем зря тепло из дома выпускаешь! Ну!

– Голову тебе откушу, господин глава!
– с трудом произнося каждое слово, пророкотал густой, пульсирующий чернильный сгусток.

Митьку словно бы сдавило удушливыми объятьями, но как-то по-родному. Белый свет заслонило от него полупрозрачным щитом из темноты. Под новоиспеченным панцырем, который больше всего напоминал яйцо, из которого следовало родиться древней рептилии в белом кителе. Митя очень четко вдруг осознал, что родиться ему предстоит непременно для того, чтобы откусывать головы новой алеющей гидре, и что это будет та еще битва. А еще он хотел подпрыгивать, и откусывать круглые светящиеся блины, чтобы красть у толпы освещение.