Михаэлис помчался выполнять указания, вырубив свою «жертву», а Лёшка начал взывать к нашему со жнецом разуму, но как-то вяло и явно не переживая о собственном положении. А ещё встал вопрос — куда же пошла Динка после ранения? И ответа на него мы с братом не знали.

Кстати, что интересно, обстановочка в комнате была на удивление душевная — светлые обои, мягкая мебель, и совсем не верилось, что прямо под нами находились камеры пыток. Равно как и не верилось, что Динка знала о них — наверное, её подкупили эти уютные кресла и пушистые ковры, а о тайнах этого дома она и не подозревала… Впрочем, учитывая количество тайн у самой готессы, я бы, наверное, не особо удивилась, даже если бы она периодически в роли инквизитора в тех казематах обреталась. Кажется, я смирилась с реалиями жизни…

Вскоре вернулся Михаэлис, возвративший нам с Лёхой рюкзаки, причём поклажу братца сцапал всё ещё умилявшийся на него жнец, и стало ясно, что о нашем пребывании в этом доме никто никогда не узнает — началось вдалбливание в охрану простой истины о том, что лучше заработать амнезию, чем потерять жизнь. Лёшка морщился, Грелль восторгался, а мне было глыбко начхать. Потому что так должно быть. Но больше я не буду идти на поводу у эмоциональных личностей, и глупости совершать тоже не стану. А значит, такие вот экстренные меры больше не понадобятся. Вряд ли это бы утешило насмерть перепуганную охрану, но, по крайней мере, «на ошибках учатся», и я вынесла из этого дурдома ценный урок. Хочешь жить — думай головой, а не потакай сердцу. Оно — глупый орган, который не поможет решить проблемы и лишь создаст новые.

И тут внизу послышался шум шагов, гул голосов и призывы охраны, а рации наших запуганных секьюрити, явно не собиравшихся нас сдавать, активно затрещали, оповещая мир о том, что до них домогается начальство. Грелль алым вихрем метнулся к Лёшке и двумя маникюрными ножничками с алыми ручками срезал верёвки, причем Лёха на эти ножницы покосился, как на гремучую змею. Себастьян тут же вырубил слегка воодушевившихся охранников, и в его руке сверкнули серебристые столовые приборы. Лёшка же подскочил, начал разминать ноги и руки, попутно шипя на Грелля за его упрямство, а я огляделась в поисках возможного решения проблемы и поняла, что надо прыгать — лучше сбежать через окно второго этажа, чем встретиться с новыми проблемами, которые могут привести к скамье подсудимых. Но стоило лишь мне сделать шаг к окну, как Михаэлис, явно тоже не горевший желанием пересекаться с хозяином дома, вдруг подхватил меня и снова усадили на руку, как ребёнка, а Грелль, состроив умилительную моську, похлопал ресницами и заявил:

— Лёшечка, прыгать из окна придётся, не хочу, чтобы ты сломал ногу. Давай я тебе помогу, обещаю, что слово своё сдержу!

Лёха призадумался, но ненадолго — шаги в коридоре заставили его кивнуть, и жнец, явно пребывая в состоянии, близком к эйфории, подхватил Лёху на руки, как принцессу. Я хмыкнула, подумав, что так ему и надо, братец-целомудрие зашипел, требуя закинуть его на плечо, как мешок с мукой, Михаэлис же подобрал верёвки, на которых остался эпителий моего неразумного родича, и распахнул окно. Дождь заметно стих, и теперь лишь бушевавшие внизу бурные потоки, да сильная морось напоминали о недавнем урагане. Секунда, и демон стоял на подоконнике. Вторая, и я с каким-то детским, наивным восторгом подставила лицо ветру, подхватившему фигуру в чёрном фраке. На мгновение я подумала, что лечу, и улыбнулась. Глупо. Наверное, я так и осталась в глубине души ребёнком, верящим в сказки… Но разве это не сказка — капли дождя на щеках, ветер, играющий волосами, демон, прижимающий меня к себе, как драгоценную фарфоровую куклу, и ощущение, будто я парю под этим холодным, но уже не безжалостным дождём?..

Михаэлис приземлился в водный поток, присев на одно колено, и брызги мириадами искр блеснули на появившемся из-за туч солнце. А в следующую секунду он уже бежал со всех ног, и проносившиеся мимо пейзажи сливались в одно сплошное, серое, размытое пятно. И только глаза демона горели алым огнём, таким ярким, что казались единственной реальной деталью всего этого кошмара. А ещё фалды его фрака развевались на ветру, как крылья чудовищной летучей мыши, и почему-то я подумала, что, несмотря ни на что, Себастьян Михаэлис реален. Даже здесь, в моём вечном сне. Наверное, потому что он был куда ужаснее любого кошмара, но я его не боялась. Глупая мысль, ну да ладно — что, Цари не люди, не могут немного пострадать ерундой? Он ведь демон. А значит, зло во плоти, верить которому нельзя. Только почему-то я всё равно улыбалась, подставляя лицо ветру, срывавшему остатки печали и раздумий. Я просто хотела жить… И я жила. В этот момент. Когда мир потерял привычные очертания. Когда зло стало реальнее добра, и я не хотела уже ничего менять…

Мы домчались до дома за считанные минуты, и я с сожалением поняла, что совсем не против ещё пары часов такой вот беготни под дождём. Кошмар, дожила! Не хочу уходить от вражины номер раз! Но пока Михаэлис адекватен, он мне не враг, так что опустим этот щепетильный момент. Себастьян же дотащил меня аж до квартиры, и всё так же с хозяйкой на руке открыл дверь своим ключом, благо я об этой детали позаботилась давным-давно, ещё по возвращении из Японии выдав демонам запасные ключи родителей.

Следом за нами мчал Грелль, и, глянув через плечо, я отметила, что Лёха, который наверняка поначалу возмущался и требовал его отпустить, сейчас был вполне доволен происходящим — он всегда любил скорость и гонки, а тут прокатился с ветерком, разве что «транспорт» оставлял желать лучшего, но «от добра добра не ищут», вот и Алексей смирился со своим положением «принцессы», улыбаясь во все тридцать два зуба и вертя головой по сторонам, как заведённый. Тем не менее, как только Михаэлис распахнул дверь, а Грелль замер, Лёха потребовал его отпустить и пригрозил, что в жизни больше со жнецом словом не перекинется, если тот откажется. Да, нелёгкий выбор братец-вымогатель геюшке предоставил, но разум победил гормоны, и любвеобильный жнец соизволил освободить Лёху от своей железной хватки. Меня же дотащили аж до кухни и, усадив на стул, вежливо так поинтересовались:

— Госпожа, Вы целы? Могу ли я ещё что-то сделать?

А вот во мне проснулся пацифизм, видимо, ветер его растревожил, и потому, вместо посыла на поиски Дины или же требования отчёта об уничтоженных уликах, я заявила:

— Я-то цела, а вот ты вымок до костей. Иди, прими горячий душ, переоденься в тёплое и горячего чаю выпей… Хотя, учитывая, что ты вообще не ешь, можешь чай не пить — цени мою доброту.

— Непременно, — ехидно ухмыльнувшись, заявил Михаэлис, к которому тут же вернулась вся его язвительность, и я чуть лбом о стол не шандарахнулась, но вместо этого лишь вздохнула и как-то странно тихо сказала:

— Себастьян, давай на сегодня перемирие заключим? Нет настроения на пикировки.

— Как прикажете.

Чёрт, с ним невозможно нормально разговаривать! Что за существо такое… беспринципное! Плевать на чужое душевное состояние, лишь бы сделать гадость ближнему! А ведь когда он серьёзен, совсем другой человек! Впрочем, он не человек. И это всё объясняет.

— Надоело, — как-то безразлично сказала я. Силы уходили, а с ними уходили раздражение, обиды и то глупое ощущение детского восторга. Мир опять становился серым. — Надоело мне с тобой препираться. Это лишь твоя игра. А я — не твоя игрушка. И ты — не моя. Я больше не хочу играть.