— Твою же… — протянул Лёха и сделал шаг назад.

— Угу… — на большее меня не хватило.

— Стоять!

Что?..

Я резко обернулась и застыла. В конце коридора, рядом со спасительной дверью на лестницу, стояли двое охранников. Двое мужчин в чёрных похоронных костюмах целились в нас из пистолетов, освещая коридор фонариками. Это была не шутка. Если пошевелимся, они откроют огонь на поражение и будут правы. Потому что мы — взломщики, а они всего лишь защищают имущество хозяев… Я медленно подняла руки и шепнула Лёшке, покосившемуся на тёмную пыточную комнату:

— Не делай глупостей.

Лёшка шумно сглотнул и последовал моему примеру, сжав ладони в кулаки. Он пытался сохранить заколки?..

— Разжать ладони, не делать резких движений, не разговаривать, — отчеканил один из охранников, а второй достал рацию, и я поняла, что вот теперь — точно конец. Он вызывал подмогу.

Лёшка медленно разжал пальцы. Заколки со звоном ударились о каменный пол. Пол. Да, здесь он был такой же, как и в испанской темнице — тёмный, каменный, разве что не сырой. Как же я сразу не заметила? Как не догадалась, что светлые стены — обман, и сказка скрывает кошмар, к которому нельзя приближаться?..

— Лицом к стене, руки за голову, ноги на ширину плеч.

Мы подчинились. Иначе быть просто не могло.

Глупо. Как же глупо мы попались… И ничего не сделали для Дины. Зачем мы сюда сунулись? Надо было вызвать полицию, сказать, что в доме бомба, и ждать, пока копы, обыскивая здание, наткнутся на этот каземат, спасут Дину и… Глупо. Если я выживу, такого не повторится. И больше никогда эмоции не застелют мой разум. Бабушка была права, когда говорила, что пока спишь, можешь выбраться из любого кошмара — главное не сдаваться, не давать эмоциям захлестнуть тебя. Если победят чувства, ты не сможешь думать, и боль затопит тебя вместе с отчаянием. Кошмар станет вечным. Но если разум победит и уничтожит чувства, ты выживешь, победишь кошмар и очнёшься ото сна в реальности, которая осветит твою жизнь. Только надо потерпеть. Побыть бесчувственной стервой, позволить сну попугать тебя кровавыми иллюзиями. А потом иллюзии исчезнут вместе с ночью, и день будет ярким. Таким, как никогда прежде. Потому что ты будешь жива. И те, кто тебе дороже всех, тоже. Только надо понять, кто же для тебя самый дорогой. Кто идёт сквозь кошмар вместе с тобой. Остальные — лишь иллюзия. Не пытайся спасти их. Потому что всем не помочь, а попытаешься — проиграешь. Иллюзии рассыплются, друзья умрут, а ты исчезнешь. И день никогда не настанет.

Удар.

Боль.

Ночь.

Я не проиграю…

Очнулась я в кромешной тьме. Тишина давила на виски, а холод пробирал до костей. Активно двигаться я не решилась, но, слегка пошевелив руками и ногами, поняла, что меня профессионально связали. Я лежала на полу, на этом ледяном каменном полу, лицом вниз. Руки были связаны у меня за спиной и привязаны к ногам, а потому, как только я пошевелилась, затёкшие мышцы тут же пронзили тысячи игл. Вот так — мышцы затекли, почки я наверняка отморозила, и надежды на спасение почти нет. Охренеть, ситуация! И кто в этом виноват?! Мой братец с его комплексом героя! Так, стоп, Инна. Успокойся. Не время паниковать. Надо действовать. А точнее, думать…

Я начала не спеша двигать руками и ногами, хоть затёкшие мышцы и отзывались жуткой болью — если не размять их, потом будет только хуже. Глаза постепенно привыкали к темноте, но благодаря отсутствию окон разглядеть что-то было просто нереально. Значит, я стопроцентно всё ещё в том жутком подвале. Интересно, а Лёшка рядом или в другом помещении?.. Но звать его было опасно, потому я улеглась на бок и, как пьяная гусеница, поползла вперёд. А точнее, попыталась ползти — сделать это было крайне сложно, учитывая то, как меня связали. Ходзёдзюцу, блин, какое-то! Самурай, по крайней мере, Динку точно так же связал. Ну или почти так же… А, чёрт, о чём я думаю? Если это одна из пыточных комнат, здесь должно быть что-то острое, главное — до этого «чего-то» добраться. А потому я упорно ползла вперёд вдоль стены, присматриваясь к ней. Но мне не повезло. В этой комнате, тёмной, пустой и на удивление маленькой, не было вообще ничего, кроме одного-единственного низкого столика, в который я буквально врезалась, обползая крохотную клетушку по периметру. А на нём, словно в насмешку, лежали мотки верёвок. Длинных, коротких, толстых, тонких, на любой вкус! Вот только меня это изобилие не радовало. На хрена мне этот мусор?! На хрена вообще в этой камере столько верёвок?! Хозяева что, и правда торговцы людьми? А может, маньяки какие? Или сатанисты, а на том «Андреевском кресте» в жертву людей приносят?! Чёрт, чёрт, чёрт!.. Нет, соберись, Инна. Думай.

Я припомнила слова Дины о том, что если двигать руками в правильном порядке, не спеша и очень аккуратно, то можно попытаться освободиться. Но нужного порядка движений я не знала, а острых предметов, чтобы попытаться перепилить путы, в карцере не наблюдалось. Оставалось лишь ждать, но на это я была не согласна — если уж помирать, то побыстрее, пока руки-ноги окончательно не затекли. Вдруг удастся сбежать, если меня из этой клетушки выпустят?.. Я улеглась на живот и начала кое-как шевелить запястьями, стараясь стянуть веревку, но, поняв, что она не поддаётся, решила сопроводить сие действо звуком. Сначала тихо, а потом всё громче и громче я начала звать Лёшку, но… ответом мне была тишина. Словно подвал вымер, и кроме меня здесь не было ни души. А ещё я поняла, что стены в этом кошмарном месте до ужаса толстые, а может, ещё и отделаны чем-то звукоизолирующим, и мои крики наверх, к людям, не долетят. Они останутся здесь, под землёй. В этой могиле.

Я двигала руками, кричала, лихорадочно просчитывала варианты своего будущего и понимала, что паника уже близко. Если нас и не убьют, то в тюрьму посадят точно. Но ведь мы с Лёшкой увидели то, чего не должны были увидеть, а значит, нас уже не отпустят. Если бы мы пошли наверх, на жилые этажи, то нас, возможно, просто сдали бы полиции, но я идиотка. И я потащила брата на верную смерть. И теперь, даже если мы и выживем (что вряд ли, учитывая пыточную камеру), нас не отпустят. А стать живым товаром… Ну уж нет. Я для себя одно уяснила во всех катаклизмах этой проклятой жизни. Умирать надо красиво. И если твою жизнь пытается забрать враг, отправляться в Ад можно только с ним. Под ручку. Экспрессом до озера Коцит! Пусть даже для этого придётся предать самого себя.

Я закрыла глаза и вспомнила, как когда-то давно, очень давно, словно в прошлой жизни, рухнул дом на одной из московских улиц. Вспомнила, как острые осколки вспороли кожу мачехи — на лице, руках, ногах… Она словно была укрыта алым покровом, который прикололи булавками, как бабочку к картону. Пустые глаза смотрели в потолок, а пальцы дрожали — она была жива. И хрипло звала на помощь. Отец лежал неподалёку, придавленный тяжелым шкафом, матерился, пытаясь сдвинуть эту махину с ноги, и кричал, требуя, чтобы я ему помогла. Брата же я не видела… за исключением его лица. Он лежал на животе и неотрывно смотрел на мать полными ужаса глазами, а его тело было укрыто плотным саваном из штукатурки, кусков кирпича и перекрытий, каких-то обломков… По лицу текла кровь, заливая глаза, но он не плакал, не звал на помощь, не кричал от боли — он просто смотрел на мать, не желая отпускать её, боясь моргнуть. Словно стоило ему зажмуриться, и она бы исчезла. И в этот момент передо мной, лежавшей в центре комнаты с шишкой на затылке, встал до ужаса простой выбор. Кого спасать? Мачеху, которую я ненавидела? Отца, которого презирала? Или брата, которого винила в том, что он забрал у меня отца? И я сделала шаг к отцу. А потом что-то щёлкнуло, и я вспомнила слова бабушки: «Во сне надо спасти того, с кем хочешь проснуться. Кого хочешь забрать в реальный, светлый мир без боли». А кто заслуживает жизни больше: тот, кто просит помощи, тот, кто её требует, или тот, кто волнуется не за себя, а за других? И плевать, что я предала отца, которого всё же, несмотря ни на что, любила, ради брата, которого не выносила. Потому что он должен был выжить. И куски штукатурки летели в сторону, отец материл меня, как только мог, а брат молча смотрел на мать. Он не поблагодарил меня даже потом, спустя много лет, когда его мать умерла. Наверное, не простил, что я помогла ему, а не ей. Но это было не важно. Я предам все иллюзии ради того, чтобы спасти одного реального человека. И больше я не буду сомневаться. Даже если меня осудит весь этот иллюзорный мир. Даже если мне самой придётся стать палачом.